Он резко отстранился и сел.
В темноте сверкнула зажженная спичка, затеплился огонек сигареты. Бэт прошлепал босыми ступнями к окну, распахнул его и устроился на подоконник, свесив одну ногу вниз и опустив подбородок на колено. Вылитый Мефистофель Антокольского. Длинная завеса волос поблескивала от уличных огней, от рекламы универсама напротив.
Я молчала. Он тоже молчал, молчал и курил, сбрасывая пепел вниз.
— Знаешь… — голос дрогнул, пришлось выдержать еще с полминуты, — с тех пор как я познакомилась с тобой, и ты стал захаживать в мое логово, каждый раз благодарю господа Дога, которого нету, что сняла квартиру на четвертом этаже. А не на седьмом. Или четырнадцатом. С твоими перепадами настроения…
— Ерунда, — еле слышно буркнул он. Правой ладонью изобразил ныряющего вниз головой. — Этаж не важен… если уметь… перелом шейных позвонков, знаешь ли…
Я подошла к нему, отчего-то стараясь ступать как можно тише, не скрипнуть половицей, не грохнуть случайно стулом.
Он не смотрел в мою сторону. Смотрел ни на что, мимо. Знакомое застылое отчаянье на окаменевшем лице с тонкими мальчишескими чертами.
— Хорошо, если для тебя это так важно…
— Нисколько не важно, — так же тихо перебил он меня. — Ничто не важно… и не нужно. Пытаюсь закрыть внутренние дыры внешней шелухой — такое вот жалкое и смешное занятие… Знаешь, порой я мечтаю о лоботомии. О том восхитительном чувстве легкости, опустошенности, которое дарит эта операция. Она совсем простенькая: не надо даже сверлить череп, нужные движения скальпелем производятся сквозь глазные отверстия…
— Пожалуйста, не надо! Я действительно готова…
— Почему гребаная самаритянская жалость не дает людям умертвить тех, кто больше просто не может жить? Знаю: потому что никто не обязан этого делать. Ну и терпите, бля, что я еще живу такой, каким в гнилой капусте нашли.
Я молчала минуты три, пропитываясь его отчаяньем и собственной досадой и болью. Потом в мозгу забрезжило: знаю, знаю, чем можно его развлечь!
— Слушай, пожалуйста, не двигайся! Замри так, — я потянулась к цифровому фотику на полке и щелкнула кнопкой. Тихо жужжа, выдвинулся объектив. — Так здорово смотришься сейчас: половина лица в тени, половина освещена зыбко-зеленым… волосы шевелятся от сквозняка, меняя свой узор на лбу и скулах… босая нога с блестящим ногтем… Усталый падший ангел, присевший на подоконник…
Я быстро щелкала его, приговаривая невесть что, с разных ракурсов: в профиль, вполоборота, с нижней точки — из-под точеного подбородка, упиравшегося в колено, со спины с красивым пунктиром округлых позвонков…
