Из дневника:
'…Ландыши — цветы смерти. Сорву шесть штук и поставлю в кружку на подоконнике. Самый холодный, чистый и горький цветок. Прекрасный и потусторонний. Белые нарциссы тоже имеют отношение к смерти, но не в такой степени. Их много. Душистой белой толпой зарос весь соседний участок…
…………………………………………
Найти нашу дачу легко. Вместо калитки веревка (в семье ноль мужчин). В левом столбе от бывшей калитки свили гнездо соловьи. На грядке — мертвое дерево с обрубленными ветвями. На чердаке — бритая девочка с умирающими глазами…
…………………………………………………
Сегодня шел ливень, огромный и страшный. Казалось, он яростно вгрызается в крышу и вот-вот, пробив ее, обнимет мое лицо ледяными ладонями и до смерти зацелует обжигающе влажным и колким ртом…
…………………………………………………
Если долго плакать, слезы становятся пресно-прозрачными, никакими, чужими. Они будут течь по лицу, как дождь по телу статуи Будды.
Холодно. Пусто. Спокойно…'
На третьи сутки я отчетливо поняла, что либо сегодня еще смогу уйти своими ногами, либо завтра-послезавтра меня вынесут вперед ими же.
Я двинулась в обратный путь. Не пройдя и трети, поняла, что погорячилась, понадеявшись с пустым желудком, в состоянии нервного срыва одолеть столь немалое расстояние. Меня бросало то в жар, то в ледяной пот. Мучительно хотелось пить: сухая гортань стягивала к себе все мысли, словно суживая, сжимая мозги до фантома бутылки… стакана… капли животворной жидкости.
Дойдя до платформы, я устремилась к киоску, звеня найденной в карманах мелочью, обладавшей для меня чуть ли не мистической ценностью. Взамен в мои дрожащие руки легла крохотная бутылка минералки. Зажмурившись, я выпила ее одним глотком.
Не знаю, что за процессы вызвала жидкость в моем измученном организме, но, открыв глаза, я ничего не увидела. Точнее, увидела черноту. Не тьму, а именно черноту — объемную, вязкую, бьющую по нервам своей нереальной яркостью. Какое-то время я упрямо брела вперед, словно заведенный на одно лишь движение механизм, чья остановка грозит немедленной гибелью. Затем сквозь черное стали проступать пятнами цвета: кислотно-зеленый… густо-синий… и наконец вернулась способность различать окружающий мир. Но он был с изъянами, не такой как всегда: плоский, расплывчатый, с зияющими тут и там чернильными дырами.
Плохо помню, как добралась до дома, квартиры, кровати. Но именно в этот день я поняла, что выкачана полностью, до донышка. Во мне не осталось сил даже на поддержание минимальной жизнедеятельности. Я превратилась в пустую сухую оболочку. Способную, впрочем, в силу какой-то высшей несправедливости, страдать — безумно, бессмысленно, до острых спазмов в сердечной мышце.
