А потом я очутился опять в бункере. Я стоял за ее спиной и любовался ее светом — искристо-оранжевым, прозрачно-алым. Все темное и бурое сошло с нее. Она вылупилась из куколки и стала бабочкой — правда, весьма ободранной и побитой.
Я чувствовал ее тугие веревки на своих запястьях, и синяк на лице, и точку крохотной боли, оставленной иглой шприца на шее. 'Господи, — просил я, подняв лицо — сквозь бетонную плиту потолка, сквозь небо — позволь мне быть рядом с ней. Я ведь не должен был умирать тогда. Без меня она упадет — она израненная и оттого слабая. А Тебе ведь нужен ее дар, ее свет. Я смогу удержать ее. Ведь так и должно было быть изначально — я должен был стать ее мужем и защитником, ее ювелиром — ведь этот алмаз стоит того, чтобы потрудиться над его огранкой…'
Зов, тянувший меня назад, ослабел, а затем и вовсе утих. Неужели меня отпустили? 'Спасибо', - прошептал я вечности. Она не ответила, но я и не ждал ответа. Я наклонился к Тэш и тихо сказал ей на ухо:
— Потерпи, маленькая. Скоро все закончится.
Она дернулась в попытке повернуться ко мне, но мешали веревки.
Я вышел на улицу — в бункере было слишком долго и мучительно ждать развязки, время тут почти остановилось.
…………………………………………………………
Операция по вызволению меня, любимой, прошла успешно и достаточно быстро. Лишь только я услышала голос Мика и поняла, что он вернулся — на меня снизошло вселенское спокойствие. И за всем дальнейшим я следила, как за остросюжетным кино. Жаль, мешали веревки и неудобная поза…
Бравый наряд милиции из пяти человек действовал быстро и слажено. Кроме моего охранника в бункере оказалось еще двое зубовских отморозков. До перестрелки дело не дошло, их повязали без крови и даже без особого мордобоя. А может, мне так показалось сквозь размыто-радужный туман эйфории.
Запомнились радостные междометия и прибаутки: как выяснилось, на двоих из трех висела парочка ограблений, и поимка пришлась кстати.
Потом я проторчала два часа в отделении, давая показания. (А после еще будет суд и сопутствующая морока.) От больницы отказалась, объяснив, что психологической травмы у меня нет, а телесные вполне поддаются домашнему лечению.
У выхода из милиции меня ждал Гаврик.
— Натуссь, солнце! Я так рад, что с тобой все в порядке!
— Не поверишь, я тоже рада. Спасибо тебе.
— Знаешь, это какое-то чудо. Мне позвонил…
— Не надо, не рассказывай! О чудесах нельзя говорить вслух — от этого они теряют свою чудесность и становятся обыденностью.
