Вид хозяина меня шокировал: драные, заляпанные грязью джинсы и такая же куртка более чем странно сочетались с ухоженным лицом. Волосы тоже потеряли свой обычный идеальный вид — были тусклыми и всклокоченными. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи Дар похудел. Осунувшееся лицо, ставшее суше и уже, напомнило мне какого-то голливудского актера, достаточно знаменитого.
Сопровождали его два громадных пса. Я плохо разбираюсь в собачьих породах, но эти выглядели весьма свирепо и поглядывали на меня, поскуливая и облизываясь, то ли как на поздний ужин, то ли — на ранний завтрак.
— Натали, прошу прощения, что заставил тебя ждать. Одна из лошадей вывихнула ногу. Мне пришлось вправлять сустав, и это заняло больше времени, чем я рассчитывал. — Он пощелкал замком калитки. — Скажи, ты любишь коней?
Я пожала плечами.
— Не знаю. Скорее побаиваюсь. Как, впрочем, и любых существ, которые настолько превышают меня в росте и весе.
— Напрасно: дивные животные. Они могут любить преданно и верно и не способны на предательство и ложь. И еще они поразительно грациозны. Но проходи же! Это Деймос, — Дар потрепал по загривку стоящего рядом пса, — а второй — Фобос.
— Страх и Ужас — хорошие имена для сторожевых собачек.
— А ты образованнее, чем можно ожидать, учитывая выбранную тобой профессию, — усмехнулся он.
— Недаром в Конторе меня кличут Гейшей. Разве ты не знал? — парировала я, стараясь на всякий случай держаться подальше от псов.
— Знал, знал… Не бойся — они понимают, что ты гость, поэтому можешь не опасаться агрессии с их стороны.
Все-таки это был дом, а не замок, который я отчего-то рассчитывала увидеть. Правда, он был почти столь же мрачен и высок, как средневековый замок. Хозяин провел меня длинным коридором в небольшую комнату, где оставил, извинившись и объяснив, что должен привести себя в божеский вид.
В комнатке, выдержанной в золотисто-коричневых тонах, было уютно и тепло. На стене висела картина. Странное она производила впечатление: единственная точка напряжения во всем помещении, она стягивала на себя внимание, казалась вырезанной из другого слоя бытия, из иного мира — напряженного и болезненного. Женщина и ребенок, стоящие спиной к зрителю. Маленькая ладонь внутри большой. То, на что они смотрят, не показано, всю композицию составляют лишь две фигуры, но ощущение чего-то жуткого веет и от невидимого глазу, и от их напряженно-застылых поз. Картина называлась 'Последний рубеж'. Имя автора на латунной табличке ни о чем мне не говорило.
