Да, кстати, Фрейд. Австрийский чудак нагородил много чуши, но в чем-то бывал и прав. На уровне сознания я абсолютно спокойно принимала то, что физическая сторона любви для нас исключена напрочь. Но вот сны… Не выдают ли они потаенное?
Не желая зацикливаться на этой щекотливой теме, я приняла прохладный душ и уселась перед зеркалом. Последнее время процесс изучения собственной оболочки доставлял скорее неприятные, чем радостные ощущения. Особенно по утрам, до наложения макияжа. Новая морщинка или пара седых волос могли надолго выбить из благодушного настроения. Но сегодня зеркало решило меня порадовать. Глаза блестели и в то же время казались таинственными и глубокими. Они у меня капризные, даже цвет уловить невозможно — меняются от светло-карего до болотно-зеленого, в зависимости от погоды, освещения и душевного состояния. Сейчас они отливали золотистым, словно поймали и присвоили два крохотных солнечных зайчика. Кожа была розовой и помолодевшей, словно я не один час провела в косметическом салоне. Да, любовь явно на пользу моему организму. Растянув губы в улыбке Гуинплена, я полюбовалась на оскаленные зубы. Затем стянула рот в ниточку и нахмурила лоб. Чуть тоньше бы вырезать крылья носа, да почетче провести линию верхней губы — вполне себе произведение мастера.
— Ты надеешься обнаружить там что-то новое и незнакомое?
Ты высился в дверном проеме. Еще не рядом со мной, но и не там, в постели. Синяки за ночь окончательно оформились и налились густым сливовым цветом.
— Подойди! — Когда ты послушно добрел, я обхватила тебя за шею и притянула голову к себе. Мне нравилось смотреть в твои глаза сквозь зеркало. Ты был смешной и непривычный, лицо казалось перекошенным — признак сильной ассиметричности черт. — Правда, мы здорово смотримся?
— Смотримся. Как василек во ржи и пустынная колючка, по чьей-то дурости впихнутые в одну вазу.
— В природе все гармонично, даже пустынные колючки. Ими, между прочим, верблюды питаются, а без них они бы умерли с голоду.
— Я и не говорю, что не гармоничен. Просто здесь не смотрюсь, а в каком-нибудь грязном сквоте вполне впишусь и даже украшу собой пейзаж.
Ты аккуратно отстранился, расцепив на затылке замок моих ладоней. Сразу стало неуютно, и комната показалась огромной, чужой и казенной, словно зал суда. Не хотелось отпускать тебя ни на минуту.
— Ты куда?
— Конечно, кормить собой голодающих верблюдов, — ты попытался широко улыбнуться, но тут же дернулся: от этого мышечного усилия лопнула подживающая корка на губах.
