Утром Алекс избил меня чуть ли не до полусмерти. Я даже сознание потерял в какой-то момент. Для моего милого распускать руки — привычное дело, но такого еще не было. Я уже думал, что все, убьет. Вроде бы, ничего особенного, я погорячился слегка, он — тоже, мы оба люди неуравновешенные.
Но достаточно открыть первую попавшуюся немецкую газету — за любое число, — чтобы увидеть, сколько трагедий происходит из-за обычной человеческой вспыльчивости. Сколько случайно убитых детей, жен, матерей… даже дедушек… ужас! Не люблю я газеты. В них очень редко пишут о чем-то позитивном. Иногда мне кажется, что мы живем на дне огромной сточной канавы, среди отбросов и нечистот. Так и хочется крикнуть на весь этот свихнувшийся, сам себя пожирающий мир: „Люди, вы посходили с ума?!“
Впрочем, сегодня я получил по заслугам. Алекс был прав, когда бил меня. Я — жалкое, лживое ничтожество, ни на что по-настоящему не годное. Наивный идиот и последний эгоист. Теперь я, наконец, увидел мою переписку с Кристиной в истинном свете.
Пытаясь спорить с Алексом, я прекрасно сознавал, что он прав абсолютно и во всем. Я веду себя низко и непорядочно по отношению к ни в чем не повинному человеку. Морочу голову глупыми сказками, мешаю устраивать личное счастье, отвлекаю пустыми миражами. И называю это дружбой?! Разве можно дружбу построить на лжи?
Но сейчас слишком поздно, и мне остается только постепенно свернуть переписку. Я не смогу признаться, стыдно. Не только за то, что я такой, какой есть, но и за то, что врал столько времени. Зачем, спрашивается? Меня никто не принуждал врать.
Сейчас, когда я узнал Кристину достаточно хорошо, мне кажется, что расскажи я ей с самого начала правду о себе, она смогла бы меня понять. Может быть, она даже написала бы мне: „Джонни, твоей вины нет в том, что с тобой произошло. Это не на твоей жизни и не на твоей совести пятно. Стать жертвой преступления может каждый; не надо стыдиться и не надо бояться, что когда-нибудь, это случится вновь. Плюнь на все, забудь… живи!“
Сколько раз я твердил себе эти слова, но все без толку. Но, одно дело сказать самому, и совсем другое — услышать то же самое от постороннего человека. Кто знает, возможно, тогда мне удалось бы, наконец, поверить в то, что и я достоин в жизни чего-то хорошего.»
Когда что-то должно произойти, оно не происходит сразу, а начинается задолго до часа Х, созревает постепенно, как зерно в теплой земле.
Даже грому среди ясного неба всегда предшествует вспышка молнии, иногда настолько быстрая, что и заметить ее не успеваешь, а не то что насладиться ее зловещей, смертоносной красотой. Это только кажется, что гильотина падает быстро. Миг — и отрубленная голова катится по пыльной брусчатке, распугивая зевак, а искалеченное тело дергается в конвульсиях на залитом дымящейся кровью эшафоте.
