"… до такой степени засорил душу славой людской, что не могу добраться до Бога. (…) Буду чистить душу. Чистил и докопал до материка – чую возможность жить для добра, без славы людской. Помоги мне, Отец. Отец, помоги". (52, 7).
Жажда очищения столь велика у Толстого, что он в высокой аскетической традиции видит помощь в злых нападках на себя:
"Жизнь по Божьи вызывает злость людей. Злость эта бывает особенно ядовита. Злящиеся люди выбирают самые слабые места (как пчелы глаза) и бьют в них. Выедают грязь во всех закоулках, вычищают сердце до дна. И это-то и нужно человеку, желающему жизнь по Божьи. Мне много пользы сделало это".(50, 148)
Личное поле Толстого существовало в многоголосом и напряженном семейном кругу, среди тех ближних, общение с которыми было наиболее тесным, открытым, непрерывным, в домашнем мире, где человек оказывается в ситуации исповедальной обнаженности, интимной близости и откровенности, где его недостатки и слабости могут ежедневно вызывать трения, обиды и ссоры. Толстой придавал колоссальное значение семейному кругу и старался сохранить его в любви: "… не нужно задавать себе цели совершенствования общие, как, например, быть в любви со всеми, быть трудолюбивым, т.е. всегда в работе, быть воздержанным и т.п., а надо задавать себе самые близкие частные конкретные, с позволения сказать, цели. Например, нынче провести день, ни разу не позволив подняться в себе недоброжелательному чувству к NN, или проще, установить согласие с NN…" (11 октября 1889 г). (50, 155) Он стремится вывести духовную жизнь семьи за пределы домашних земных интересов и расширить этот круг до общечеловеческого духовного: "Они все делают не то, что хотят, и не то, что нужно, а делают то, что вытекает из того случайного сцепления, в котором они застали себя. Сцепление же случайно и надо не затягивать его, а, напротив, растянуть, распустить и стремиться каждому только к вечному делу общего роста и только во имя его соединиться" (28 октября 1889 г).(50, 167) Реальная семейная жизнь в исповедальном мире Толстого центростремительна, он с грустью видит в ней желание сузиться, сжаться и тем самым закрыть двери для широкого духовного пространства. Между центробежным сознанием Толстого и центростремительным вектором семейной жизни возникает тот драматический конфликт, который мучительно переживал и Толстой, и Софья Андреевна, и дети, и который после смерти Толстого вызвал волну публикаций.
