Благодарная Спутнику за вернувшееся ощущение того дивного сна, я огляделась в поисках его персоны.
Он сидел на самом краю гигантских качелей и смотрел вниз. На нем была зеленая ветровка, капюшон которой закрывал голову до подбородка, и камуфляжные штаны, заляпанные глиной.
— Спасибо за…
Он не дал мне договорить, предупреждающе подняв ладонь:
— Тише. Смотри…
Я уставилась в то место под нами, куда он указывал.
Солнечные лучи буравили воду золотыми пальцами, и в ее прозрачно-зеленых потоках носились сотни странных и прекрасных созданий. Они отдаленно напоминали гуманоидов — если последних выкрасить в синий цвет, вместо ног привесить прозрачные щупальца, как у медузы, и пустить вдоль тел перебегающие радужные всполохи. Они то свивались в переливающиеся круги и спирали, то рассыпались на отдельные замысловатые фигурки по два-три создания в каждой.
— Что это? — заворожено прошептала я.
— Красота.
— Нет, а что они делают?
— Кто знает. Может, выражают таким образом свою ненависть друг к другу. А может быть, свою любовь.
— То есть, это либо война, либо бурное примирение? Не находишь, что это довольно-таки различные, я бы даже сказала, противоположные состояния?
— Какое это имеет значение? С той высоты, на которой мы находимся, мы не можем судить, хорошо они поступают или плохо. Мы можем лишь любоваться их красотой. Представь, что кто-то такой же далекий от вас, как мы от них, наблюдает за вашими войнами, за ядерными взрывами и отмечает, как великолепен багрово-серый гриб, вознесшийся над разрушенным городом. Он не видит лиц людей, обезображенных страхом и болью, не видит исковерканных тел и крови. И он заключает, что война — это величественно и красиво.
— Зачем ты мне все это говоришь?
Он повернулся, и у меня в который раз возникло желание стянуть с его лица проклятую белую маску, лишенную выражения.
— Просто захотелось показать тебе это и поговорить о понятии прекрасного и понятии доброго.
— Может, лучше сказку?
Но просительные нотки в моем голосе были проигнорированы.
— Представь две параллельные прямые. На одной располагается шкала 'добро-зло', на другой — 'красота-уродство'. Они так располагаются в пространстве, что, находясь в разных плоскостях, при этом…
— Слушай, — бесцеремонно перебила я его, — не грузи, пожалуйста, мой бедный мозг. А не то он лопнет или расплющится.
— Тебя можно пронять лишь конкретикой?
Он взял мои ладони и на одну посадил бабочку (вовремя запорхавшую у правого уха), а другую быстро порезал чем-то, да так, что я вскрикнула. Выступила круглая и блестящая, как сироп, капля крови.
