Ли Бронсону исполнилось тогда двадцать шесть. Свою работу он полюбил. Правда, жалованье было невелико, но зато вышла его книжка. Станут появляться другие сочинения, и наступит день, когда можно выбирать: учительствовать дальше или нет. У него жена, на которую оглядываются все мужчины. Тогда в декабре жизнь казалась ему сказочной.
Дэнни снова арестовали в марте, как раз когда они с Люсиль сняли дом на Аркадия-стрит и убрались из комнаты тестя, забитой старой мебелью. Ли навестил брата до начала судебного процесса. Дэнни был непривычно угрюм и мрачен. Неделю назад ему минуло тридцать лет, и он с горечью жаловался на жизнь.
— Уже третий раз меня сцапали, и ни разу, Ли, я не сделал того, в чем меня обвиняют. А теперь хуже некуда. Ты только представь: приехал в город — к Сонни. Сижу в баре, слегка под мухой, но никого не трогаю. Было часа четыре. У меня в баре свидание назначено на пять. Народу никого, пусто, только у стойки сидит парочка — ругаются. Я на них вообще ноль внимания, тяну помаленьку свое пойло. Та бабенка из себя не уродина, вот уж нет. Пьют и грызутся между собой. Вдруг она подходит ко мне, садится, хватает за руку — вроде чтоб я заказал ей выпивку. Мне-то что — заказал. Ты же знаешь, заведение приличное, обслуживание вежливое, никаких скандалов. А тут слезает с табуретки и мужик. Она его в упор не видит, говорить отказывается. А он прямо бандит — моего веса, может, лет на пятнадцать старше. Начинает ее хватать, пожалуй, слишком грубо. Я ему говорю — полегче, приятель, бармен тоже его успокаивает. А ему хоть бы что: трясет меня за плечи, потом как размахнется. Головой я дернул, но он мне врезал прямо по макушке. Черт возьми, не повезло: на черепушке никаких следов от удара. И сейчас больно, но ничего не заметно. С меня хватило. Загнал я его в угол — бац, бац! Сунул раза четыре или пять. После последнего пришлось его поддержать. Но никаких ударов ниже пояса, никаких финтов коленями. Отхлестал его по-джентльменски, надавал затрещин только по морде, вот он кровью и умылся. Оставил я его валяться, забрал шляпу, прибавил доллар на чай и отвалил. Меня там не очень знают. Но, понимаешь, вернулся к пяти на свидание. Стоило сунуть нос, меня и зацапали. Говорю — недоразумение, где там… Оказывается, нападение. Того индюка зовут Фитч, личность известная — банкир из Детройта, когда приезжает, всегда торчит в этом баре. Говорят, время от времени дает Сонни в долг. Так вот все завязалось, и верят только им троим, они единственные свидетели. Пришел я, оказывается, пьяный, стал приставать к его жене. Он начал возмущаться, и бармен велел мне убираться. Тогда я, значит, избил банкира и смылся. Ну, подпортил я ему циферблат, задал работы дантисту, но ничего больше ведь. Передал все Кеннеди, а тот отступился, говорит, слишком горячо. Может, решили — не стою таких хлопот. И теперь я опять за решеткой. Господи, Ли!
