Взглянув на него исподлобья, отец сказал:
— Хватит лоботрясничать. Только и знаешь, что «одним местом груши околачивать». К добру это не приведёт. Ты уже взрослый парень. И неглупый — учишься ведь хорошо. Пора уже начать думать, как жизнь дальше строить, а ты всё в игры играешь да хулиганишь.
Феликс молчал, опустив голову.
— Чего в пол уставился?
Мальчишка неохотно посмотрел на отца.
— Гляди, что позавчера твой дружок, сын Алексея Иваныча Шахурина, натворил — всю Москву на ноги поднял! Не пойми из-за чего убил Нину Уманскую, а потом и сам застрелился. Теперь наверняка полным ходом идёт следствие. Вопрос этот политический — сам знаешь, кто их родители. Мы дни и ночи не спим. Работаем. За окном такая война. Столько вокруг бед… а вы оболтусу Володе Шахурину смотрели в рот: что бы ещё отчебучить. У органов к тебе и остальным твоим друзьям могут возникнуть вопросы. И, скорее всего, — возникнут. Вот посиди и подумай, как помочь чекистам понять, что же произошло. И делом займись. Делом!… Лучше вон книги почитай, чем по улицам шляться.
— Хорошо, папа.
— Фелинька, пойми, тебе жить дальше… надо учиться и потом работать, чтобы никто не говорил, будто ты лентяй и пустозвон, — примирительно добавил Пётр Иванович и обтёр рот салфеткой.
Закончив воспитательную беседу, Кирпичников поднялся из-за стола, одёрнул френч и уверенным шагом направился к выходу, по пути прихватив с кресла кожаную папку. Его лимузин, «километровой» длины «хорьх», до войны принадлежавший немецкому послу графу фон Шуленбургу, уже стоял у подъезда, готовый сорваться с места, когда хозяин по привычке усядется на переднее сидение рядом с водителем.
Когда дверь захлопнулась, мать прикрыла вход в столовую и жестом указала сыну, чтобы сидел на месте. Сама при этом как-то мешковато опустилась на стоявший рядом стул.
* * *
Кирпичникова до сих пор не могла прийти в себя от ошеломляющей новости о смерти одноклассников Феликса. Всё в этом событии представлялось нелепым и непонятным. Погибших детей она хорошо знала. Их жизнь текла до такой степени благополучно, а гибель выглядела столь бессмысленной и необъяснимой, что она на какое-то время просто растерялась. Однако природа наградила её проницательным умом и редким чутьём в отношении поведения людей, и уже вскоре Евгения Даниловна почувствовала, что эта трагедия каким-то образом отразится на судьбе старшего сына, да и всей семьи. Эти мысли, не дававшие покоя, косвенно подтверждались состоянием Феликса в предыдущие два дня и особенно сегодня — при разговоре с отцом парень выглядел уж слишком растерянным и подавленным, что было несвойственно её задиристому любимцу. Сначала мать посчитала, что это объясняется тяжёлым впечатлением от увиденной наяву смерти, но смятение и испуг на лице сына, понявшего из разговора с отцом, что мальчишек допросят, наводили Евгению Даниловну на серьёзные размышления. Поэтому она решила, не мешкая, попробовать выведать, что его так насторожило.
