Хотя отец, как ни странно, Анькиным амбициям с охотой потворствовал. В гостях принимал, знакомил со сливочным обществом, представлял по имени с полным официозом. И жене своей молодой велел с Анькой дружить. Жена подчинилась, волю богатого мужа стерпела, но видно было, как новая подружка ее раздражает. И мама ее тоже. Оно и понятно – ей эта родственная демократия ни к чему. Но с Командором не поспоришь – мало ли какая блажь ему в голову взбредет? Вот и напрягалась, и дружила, бедненькая. И даже насмешки над новыми родственницами ни разу себе не позволила. Хотя посмеяться, если честно, было над чем. Особенно над тещиной деревенской гордыней. Помнится, когда она в первый раз в гости к отцу шла, навертела у себя на башке воронье гнездо, обрядилась в дорогие тряпки, ходила по его большому дому, поджав губы куриной гузкой и сложив руки на пухлом животе. Бабища бабищей! И на гостей отцовых глядела как солдат на вошь. Вроде того – и не таких видала. А гости – ни гугу. Будто так и надо. Лица внимательные, уважительные. Потом теще в туалет приспичило, тут и случилась с ней настоящая катастрофа. Анька потом рассказывала – он ухохотался до ко ликов в животе. Туалет-то в доме у отца был с секретом – вода в унитазе сливалась, когда дверь, выходя, откроешь. А теща этого секрета не знала! Справила большую нужду и ну давай пимпочку для слива воды искать. Все стены руками обтрогала, потом по полу давай ползать – нету пимпочки, хоть убей! Чуть головой об унитаз от горя не разбилась, бедная. Потом, решив-таки опозориться на веки вечные перед приличным обществом, открыла дверь, а вода и полилась оттуда, откуда надо… Тещенька от счастья даже всплакнула. Зато и спеси после этого случая у нее поубавилось. Вернее, спесь переросла в другую бородавку – теперь она старательно пыжила из себя скромную тихую даму голубых кровей. Сидит себе в уголке, когда в гостях бывает, помалкивает, улыбается томно и загадочно.
Вот такая образовалась у него новая жизнь. С одной стороны, хорошо, конечно, а с другой – его прежняя больше устраивала. Там он сам по себе был, свободный пролетарий, ничем никому не обязанный, а здесь время медленно через пень-колоду идет, как в долгом бездельном отпуске. Ни поработать от души, ни с ребятами поматериться, ни щей вечером на кухне похлебать. Дорогой галстук шею давит, экран компьютера так раздражает, что плюнуть в него хочется. Ну что это за работа – за людьми подглядывать? Кто вошел в офис, кто вышел из офиса, кто в какой кабинет пошел… Тоска, в общем. Он пробовал отцу объяснить, что не по нутру ему это занятие, но тот лишь плечами пожал и улыбнулся – ничего, мол, привыкнешь. И посоветовал в дело вникать, бумаг всяких натащил, начал терпеливо объяснять что-то. Потом понял, что сын его не слушает, нахмурился сердито, но себя сдержал, тут же улыбнулся, похлопал его бодренько по плечу. А глазами погрустнел, вздохнул будто виновато, тихо произнес:
