– Кстати, на будущее. От молока я бы тоже не отказался.
Костя сидел на столе и держал в руках буханку и колбасу, яростно впиваясь то в одно, то в другое. В его дикарских повадках, однако, уже не было отчаяния человека, летящего вниз головой. Мимика неуловимо изменилась, будто в глубине глубин появилась точка покоя, и Костя, болтавшийся в мире без руля и ветрил, нашел соломинку, за которую ухватился.
Отец Константин понял, что встреча состоялась, но не стал ничего выспрашивать. Костя тоже не счел нужным посвящать его в подробности. Он наелся, запихал оставшиеся куски в карманы грязной детдомовской куртки, спрыгнул со стола и, не прощаясь, прошмыгнул в дверь.
Отец Константин хотел вернуться к ремонтным работам, но не нашел ни молотка, ни банки с гвоздями, которые оставил на табуретке под умывальником.
Вечером заглянула Евдокия Павловна.
– А он Любке окна фанерой заколачивает, – сообщила маленькая директриса и вопросительно взглянула на отца Константина, словно не зная, как ей реагировать на происходящее.
– Ну, посмотрим, – сказал тот. – Вы только не звоните никуда, пожалуйста.
– Мужики до сих пор на свадьбе, – удрученно вздохнула Дуня, предвидя страшную встречу с озверевшим в недельном запое мужем. – Телефон пока не работает. Но когда починят, Клавдия сразу позвонит. Сами знаете.
На последних словах Евдокия, думавшая вовсе не о телефоне, а о своей мучительной семейной жизни, неожиданно расплакалась.
– Если б вы знали! Если б вы только знали! – беспомощно повторяла она, заливаясь слезами.
Отец Константин сел рядом, и Дуня по-детски уткнулась ему в плечо, всхлипывая во весь голос.
На следующее утро отец Константин отправился в интернат, откуда сбежал Костя. Надо было опередить Клавдию Ивановну. Он шел пешком, иногда припуская трусцой, чтобы согреться. Шофер Вова, вопреки железному зароку не пить утром, тоже пропал на свадьбе в Пустом Рождестве. Ведь женился его армейский товарищ.
До интерната было недалеко, километров двадцать. К обеду отец Константин уже сидел в директорском кабинете, раз за разом объясняя ситуацию. Увидев рыхлое, беззлобное лицо детдомовской начальницы Ольги Владиленовны, он понял, что надежда есть. И не ошибся.
Когда переговоры перевалили за второй час и сгоравшая от любопытства секретарша унесла поднос с нетронутым остывшим чаем, Ольга Владиленовна, хмурясь, начала сдаваться. Отец Константин, исчерпавший к тому времени все аргументы, с ужасом почувствовал, что его может не хватить на самое последнее крошечное усилие.
