Были и другие, истинно раскаивающиеся, а точнее, изменившиеся вместе с изменением обстановки вокруг них. Может быть, на Земле они остались бы тем, кем были, но здесь мы их долгое время проверяли и потихоньку давали участвовать в общей жизни.
Психологов у нас целый отряд и каждый из них уже много лет ведёт одних и тех же заключённых, зная о них всё, вплоть до интимных подробностей. А поскольку подопытные об этом не догадываются, они и не стремятся скрыть что-то, оставшись наедине. Они искренни как дети и вовсе нетрудно понять, о чём они думают.
Но эти взгляды в спину сегодня были странными. Может быть, беспроволочный телеграф и тут работает и они знают о чужих? Или просто плохая еда так повлияла? Других поводов для изменения поведения просто не могло быть.
Узнали же они откуда-то о нашем полёте в День Развода. Узнали сразу! Ведь едва уловимое движение станции внешне невозможно было определить, заметить, что она куда-то поехала можно только с помощью специальных приборов, а охранники — народ настолько тренированный, что им бы и в голову не пришло общаться с полосатиками.
Тем более, что все их слова точно так же как у зэков записываются и ложатся на те же столы Психологов, ибо примитивные человеческие страсти давно уже изучены, препарированы и предсказуемы как три аккорда и легко распознаются. И как умеют предавать охранники, я хорошо знаю, ещё неизвестно как бы они вели себя на Земле…А ведь их немало, три смены и в каждой полторы сотни дежурных, наблюдающих, проверяющих, почти полтысячи.
А ведь были в те дни и поп
ытки бунта и самоубийства и даже с ума кто-то сошел, надо было мне раньше насторожиться….Хотя, не до этого было!
— Первый! Сообщить сто десятому, что мною замечены странные, необычные взгляды охраняемых, для анализа.
— Есть сообщить сто десятому.
Накляузничал, старый стукач! Нет, правда, а кто же я после этого? Чёртова работа, гнусная должность! Лучше бы корешки сажал на плантации! Или дерьмо утилизировал!
Кажется, начинаю злиться…
Проверяя свои фантазии я, теперь уже медленно, ползу по тюремным закоулкам и, видимо, действие чёрной пронизывающей энергии постепенно накапливается, вызывая напряжение и боль в голове.
Это настолько неуютно, что, наконец, я не выдерживаю и в одном из отсеков резко поворачиваюсь, ловя тупое, ускользающее в сторону лицо и раздраженно спрашиваю:
— Что?!!
Заключенные стоят оторопевшие от неожиданности, потому что кроме Шивы с ними никто никогда не разговаривает. Их здесь не больше шестнадцати, между собой они тоже не общаются. Точнее, не разговаривают. За разговоры на прогулке Шива им так влепит по ушам, треск пойдёт. А вот общаться, похоже, им как-то удаётся.
