Полк майора Волошина, в составе которого находился батальон, был сформирован только в конце лета. Он обучался у Опочки, на реке Великой, и далеко не успел закончить боевую подготовку. Третьего октября немецко-фашистские войска прорвали наш Западный фронт и двинулись к Москве. Полк Волошина (в составе дивизии Бородина) был подчинен штабу Н-ской армии, отступавшей в район Ржева. За неделю отступления до Ольховки полку Волошина не приходилось вести бои: противник пытался охватить Н-скую армию с флангов, взять ее в клещи, и она, по приказу штаба фронта, торопливо отходила на восток.
Но теперь Лозневой всем сердцем чуял, что схватка с врагом неизбежна.
В это утро он внимательнее, чем обычно, присматривался к своим солдатам. Провожая батальон из Ольховки, он стоял на пригорке, заложив руки за спину, не трогаясь; из-под козырька фуражки осторожно следили за рядами солдат его острые серые глаза. Он видел: солдат уже утомили тяжелые переходы, ночи без сна, постоянные тревоги и беспокойные думы. Обмундирование у них выгорело, от него сильно пахло терпким потом. Солдаты исхудали, у них были обветренные лица. Поглядывали они тревожно и недобро.
Вздохнув, Лозневой направился к дому Лопуховых.
Костя седлал коней. В доме слышался сильный и гневный голос Ерофея Кузьмича. Лозневой остановился у крыльца, вопросительно взглянул на вестового.
— Бушует! — насмешливо сказал Костя. — Хозяйке характер показывает.
Услышав шаги на крыльце, Ерофей Кузьмич притих. Когда Лозневой и Костя вошли в дом, он шагал по горнице, скрипя сапогами, — лицо у него было темное, борода взлохмачена. Хозяйка лежала на кровати, беспомощно раскинув руки. Около нее сидел, нахохлясь, Васятка и приглаживал ее реденькие распустившиеся волосы.
Усадив гостей за стол, Ерофей Кузьмич кивнул на кровать:
— Мать-то вон — проводила и слегла. Вот как сынов провожать! От сердца отрываешь кусок!
Он пошел в кухню, заглянул в печь.
— В жаровне, — не шевелясь, слабо сказала хозяйка.
— Знаю! Лежи!
Хозяин принес жаровню с бараниной, начал собирать на стол. Лозневой осмотрелся, спросил:
— Что ж сами? А сноха?
— Провожать ушла…
— Что-то не видел их.
— Особо ушли. За деревню.
— Да, любит она его, — сказал Лозневой, думая о Марийке.
— Кто ее знает, — уклончиво ответил Ерофей Кузьмич, приставив к широкой груди каравай и отрезая от него большие ломти. — Теперешних баб не поймешь. Сейчас любит, отвернулся за угол — разлюбила. Ветряные мельницы, а не бабы!
