Я подошел к матери и посмотрел на нее. Она сидела живая, веселая, в летнем платье, и крыльев не было видно. Мама улыбнулась мне и сказала гостям:
— Посмотрите на моего пловца. Вчера он чуть не утонул в озере на наших глазах. Ему девять лет, но он умеет плавать.
И гости сказали мне что-то ласковое, но я не слушал их, я подошел к матери ближе и потрогал ей плечи в том месте, где росли у нее крылья.
— Мама, — сказал я ей тихо. — А я думал, что охотники подстрелили тебя.
Она налила мне чаю. Папа нахмурился. Он всегда хмурился, когда видел меня. Папа не любил, чтобы я подходил к столу, когда у нас сидели госта.
Папа рассказывал гостям об Австралии. Папа любил рассказывать об Австралии. Он жил когда-то там. Какой-то ирландец сказал папе, что папа жалкий трус. Папа ударил ирландца, и ирландец полетел с лестницы вниз с семнадцатого этажа.
— Ирландцы не любили меня, — сказал папа.
Гости слушали папу и смеялись, но не над ирландцем, а над папой. Они не верили папе, что он мог столкнуть ирландца. Папа был низенький. А про ирландца он сказал, что тот был большой и рыжий.
В Австралии папа переменил фамилию и стал называть себя Смитом. И мы все стали называться Смитами, словно мы в самом деле были Смиты.
Я не верил папе, что он был в Австралии. Австралия была далеко. А папа любил все, что было близко. Он хотел, чтобы все было у него под рукой.
А потом папа никому не верил. Он не разрешал мне читать сказки. Он говорил, что люди любят врать. Для того они и пишут книжки, чтобы обмануть не одного, а сразу тысячи.
— Люди любят обманывать, — говорил он.
5
Я любил, чтобы меня обманывали. Жизнь была как сказка. За домом начиналось неизвестное. Вечером в комнате менялись очертания предметов. Стул превращался в человека. Окно становилось темным. И все приближалось ко мне — стены, комод, часы и всего страшнее — темное окно.
Днем я смотрел на гору. Гору я видел живой. Она присела. Вот-вот встанет. Гора была уже не гора, а олень, поджавший под себя ноги.
Солнце, красное и яркое, бежавшее к горе, чтобы спрятаться от меня, играло со мной.
А позже, в моих ночных снах, мама превраща лась в птицу. И только папа оставался папой. Папа оставался папой даже во сне. Он был слишком строгий, чтобы меняться.
В мире моего детства реальным был только папа. Я его боялся. Но не так, как вечерних вещей. Папу я не любил бояться.
Когда я лежал вечером в кровати и смотрел на темнеющее окно и на вещи, меняющие свои очертания, я ждал и боялся. Мне приятно было бояться.
