- Тогда утешьтесь тем, что я вам скажу. Не Господь и не дьявол уложили ее в гроб, но монах Лоренцо, из опасений за ее жизнь.
Рот Ромео приоткрылся от удивления.
- Вы хотите сказать, она вообще не умирала?
Маэстро Амброджио не сдержал улыбки при виде довольно комичной мины юноши.
- Живехонька, как мы с вами.
Ромео схватился за голову:
- Вы насмехаетесь надо мной! Я не верю вам!
- Это как вам будет угодно, - вежливо сказал маэстро, поднимаясь и собирая кисти. - А для уверенности откройте гроб.
Не столь обрадовавшись отсутствию в последнем доме его обитательницы, сколько разгневавшись, юноша взглянул на художника с подозрением:
- Где она?
- Этого я вам не скажу, а то получится, что я злоупотребил оказанным доверием.
- Но она жива?
Маэстро пожал плечами:
- Была жива, когда вчера я откланялся на пороге дома ее дяди, и помахала мне на прощание.
- Кто ее дядя?
- Этого я вам не скажу.
Ромео шагнул к маэстро, ломая пальцы:
- То есть мне придется спеть серенаду под каждым балконом в Сиене, прежде чем выглянет та, кого я ищу?
Данте вскочил, едва Ромео направился к его хозяину с угрожающим, как показалось псу, видом, но вместо рычания пес вдруг поднял морду и издал долгий выразительный вой.
- Она пока не выйдет, - отозвался маэстро Амброджио, нагнувшись и ласково потрепав собаку. - У нее сейчас нет настроения слушать серенады. Может, оно вообще не появится.
- Тогда зачем, - в отчаянии воскликнул Ромео, готовый от горя толкнуть мольберт с портретом на пол, - вы мне это рассказали?
- Затем, - ответил художник, исподтишка забавляясь огорчением юноши, - что глазу художника невыносимо видеть белоснежного голубя, теряющего время в компании ворон.
Что в имени? То, что зовем мы розой, -
И под другим названьем сохраняло б
Свой сладкий запах!
Вид с крепости Медичи открывался великолепный. Я видела не только терракотовые крыши Сиены, раскаленные полуденным солнцем, но и, по меньшей мере, на двадцать миль вокруг покатые холмы, вздымавшиеся застывшими океанскими волнами всех оттенков зеленого и - вдалеке - синеватого. Снова и снова я поднимала голову от чтения, упиваясь красотой пейзажа в надежде, что он выгонит из моих легких застоявшийся воздух и наполнит душу летом, и всякий раз, опуская голову и вновь принимаясь за дневник маэстро Амброджио, я окуналась в мрачные события 1340 года.
Утро я провела в баре Малены на пьяцца Постьерла, листая ранние пьесы «Ромео и Юлия» пера Мазуччо Салернитано и Луиджи Да Порто, написанные в 1476 и 1530 годах. Интересно было следить за развитием и усложнением сюжета; в частности, Да Порто ввел литературные повороты в трагедию, основанную, по заверению Салернитано, на реальных событиях.
