— Да небось не получится, как и в прошлый раз. Что-то совсем твоё вот это на меня не действует.
— А пьёшь тогда для чего? А? — зло спросила жена. — Да если б не дело, я б тебе разве ж разрешала б самогонку жрать? Не, ты подумай, окаянный, я тебе ничё, молчу, пей хрыч старый, да хоть залейся, но дело-то своё делай. А ты раз профундюкал, два, так чего ж тогда я тебе пить должна позволять, а?
— Да я что ж, специально что ли? — обижено проныл Кузьмич. — Ну не получается, чего уж тут.
— В начале недели получалось, а сейчас значит уже не получается?
Жена сделала шаг назад, и презрительно осмотрела старого мужа.
— Ну чё ты, чё ты зыришь, как та ведьма? — спросил Кузьмич и отвёл глаза к стенке. — Ну, кончилось вдруг. Как отрезало, шоб его.
— А ты давай, давай, старайся, — во взгляде бабки проступили молнии. — Ты ж и не стараешься, паскудник. Зеньки залил, и сидит тут, борща ему подавай.
— Ну, так ты ж хочь начни, — без особого энтузиазма пробурчал Кузьмич.
— Хрыч старый, — громко закричала жена. — Начни ему. Всю жизнь, собака паршивая, мне испортил. Пил и пил, пил и пил, а я как проклятая за ним, как за дитём малым. Эх, говорила мне твоя мамка, как помирала — намучишься ты с ним ещё. Она бедная мучилась, и я за нею следом.
— Эх мамка, мамка. — тяжело вздохнул Кузьмич. — Жалко-то как. Мамка родная, где ты сейчас-то, а? Ох, забрала б ты меня непутёвого к себе-то, туда, прижала к себе, как раньше малёхонького…
Кузьмич снова вздохнул и из его правого глаза покатилась скупая мужская слеза. Бабка Нинка тут же бросилась к своему мужичку, выставив вперёд полусогнутую руку.
— Мамка, — она всегда действует. — ласково запричитала она, водя пипеткой по лицу Кузьмича. — Ну, давай же, давай. Что ж, мамку-то оно всякому жалко. Ну, давай, давай.
— Не, не могу больше Нин, не могу.
— Ну ты, душа каменная, давай я тебе говорю. Все люди, как люди, а ты… Тебе что, жалко слёз что ли? Или мамку свою не жалко?
— Да не могу я больше! — Кузьмич резко отстранил руку жены от лица. — Хватит уже, надоело. С ума вы все посходили, что ли?
Он обижено повалился на бок и тяжело, как тюлень, ворочаясь, перевернулся лицом к стенке.
— Ну ладно тебе, ладно уже, — вздохнув, проговорила жена. — Нет, так нет. В следующий раз больше получится. Вставай-то, борща хоть тебе налью, а то ж завтра и не подымешься с утра.
— Отстань, старая. — пробурчал, как отрезал, в ответ Кузьмич.
Утром Кузмич пожалел, что не поел предложенного ввечеру борща, слабость в теле была жестокая, ватная. Он аккуратно перевернулся на другой бок и тихо позвал:
