— Каменюку? — Петька толкнул меня локтем: мол, гляди в оба, никак шизик. Я с Петькой перетолкнулся. — Зачем каменюку?
— Сейчас узнаешь, — пообещал Гриня, все слаще зевая после позднего ужина. — Берешь каменюку, кладешь рядышком с его одеждой, раздеваешься и — нырь за ним. И вот он от радости поплыл к буям, поплыл, поплыл, поплыл…
— И вот уже видно, как что-то вдали пылит и сверлит воздух, — насмешливо продекламировал я.
— Ничего не пылит, ничего не сверлит, — не согласился Гриня. — Он к буям, а ты — к берегу. Надеваешь его рубашечку, галстук можно не повязывать, туфельки можно не надевать: ну как не налезут? Вроде желательно тебе ублажить себя, босиком по песочку пройтись после северных-то болот да тундровых бахил. Ботиночки в руке — идешь и сладко щуришься: приятно подошвам. А перед уходом карманы проверил: мол, не обокрали часом, пока купался? Деньги — сюда, — Гриня похлопал по левой стороне драного пиджака, из него дунуло пылью, — а документы — под каменюку. Во-первых, не резон, если у тебя вдруг найдут чужие документы, мало ли что; а во-вторых, человек без штанов и документов опасен — в буйство входит. Как документы под каменюкой увидит (под каменюкой, чтоб ветром не унесло), как документы увидит, успокаивается. Вроде, мол, пропади оно пропадом, обличье, главное, самого себя нашел: без документов да еще без штанов — человека нет, так, один кукиш. Уж я-то знаю, — Гриня повозился немного и заснул.
Начался рассвет. Легкий туман проплыл над речушкой Мелек-Чесме и растворился в синем воздухе. В порту прогудел теплоход.
Мы с Петькой постучали молотком по стенам, порылись в куче битого кирпича и, позевывая, стояли и раздумывали: лезть наверх, на разломанные стены, нет ли?
Гриня посапывал во сне. Каштановые вьющиеся волосы ниспадали на потный лоб. Сочные губы приоткрылись, и под ними сверкала в рассветной тени влажная полоска зубов. Затасканные брюки от рабочего хэбэ натянулись, заголив мощные загорелые икры: видать, Гриня на пляжах уже поработал, только, судя по всему, безрезультатно.
— Может, дать ему по башке? — предложил вдруг Петька. — Каменюкой. Под которую он документы засовывает.
— Вы это зря, — сказал Гриня, приоткрывая один глаз. — Каменюкой бить — больно. И статья нехорошая.
Мы шагнули назад, оглянулись на дорогу к выходу…
— Не бойтесь, — сказал Гриня, зевая и потягиваясь. — Никакой я не ворюга, это я вам баланду травил для заманухи. Одному скучно да и опасно: еще крысы нападут. Говорят, один пьяный труболет уснул в сарае, а крысы его и съели. Сонную артерию перекусили и — обглодали. Хозяйка утром заходит, глядь: скелет лежит в рабочих ботинках — паралич ее и хватил.
