— А Гриня? — тихо спросила Наташа. — Он уплыл?
— Уплыл, — подтвердил я. — Ты не думай о нем. Он трус. Труболет и трус.
— Он дрыгнул ногой, — Наташа опять заплакала. — Может, он меня не любит?
— Он трус, — сказал я. — А трусы не могут любить. Это как боязнь высоты. Не может человек, и все тут.
— А ты? — спросила Наташа и посмотрела на меня в упор.
— Я люблю тебя, — тихо сказал я.
— А почему не признался раньше? — Наташа легонько подтолкнула бычка, и тот обиженно поплыл к своим камням.
— А Гриня? — вроде бы равнодушно спросил я и отвернулся. Из-за остова баржи выплыл осетренок и удивленно уставился на нас. Он был молодой, любопытный и подплыл ближе.
— Гриня сразу сказал, — Наташа потупилась, вздохнула и посмотрела вверх. — Хоть бы он доплыл. Он, бедный, боится.
Наташа снова посмотрела вверх. Высоко в небе уже плыли не тучи, а редкие облачка, и заходящее солнце подкрасило их в оранжевый цвет.
— Можно я тебя поцелую? — тихо спросил я.
— Нет-нет, — воскликнула Наташа. — Это плохая примета. Я ведь покойница.
— Мне все равно, — прошептал я, наклоняясь. — Плевал я на приметы. Я люблю тебя, и плевать мне на все.
Наташа опустила глаза.
— Тогда поцелуй, — согласилась она.
Я трепетно сглотнул набежавшую слюну и наклонился к Наташе: она закрыла глаза. Губы были у нее прохладными и пахли сырым ветром. Я поцеловал ее еще раз.
Осетренок подплыл совсем близко, любопытно уставился на нас и проговорил звонким голосом:
— Ну и ну… Неприлично. А еще люди.
Я показал ему кулак, осетренок презрительно ухмыльнулся и удрал.
— Домик бы сначала построили, — крикнул он издали, — а потом уж целовались. Где будете детей выводить?
— Ты пошла бы за меня замуж? — спросил я.
— Пошла бы. Жаль, ты не сказал об этом раньше.
— Я писал о тебе стихи.
— Ой? — воскликнула Наташа, поднялась, села на песок и обхватила колени руками: точь-в-точь Аленушка на берегу пруда. — Как жаль, что я не знала. Прочти что-нибудь.
Вечерело. Ветер на поверхности утих. Со дна вечернее небо казалось светлее, чем на земле, но звезды виделись большими и яркими. Далеко из-за кубанского берега выплывала луна. Синим-синим виделся вечер, окутывающий землю и море.
— Вдруг одинокими ночами
В каком-то странном полусне,
— начал я, сорвал водоросль-травинку, растущую около моего камня, и стал покусывать ее: я еще стеснялся первого признания в любви, —
Девчонка с синими очами
Во сне являться стала мне.
Лишь только синий-синий вечер
Уйдет в свое небытие,
Под снежный скрип и снежный ветер
