Уотерхаус берет меня повыше локтя широкой сильной ладонью и ведет на кухню.
– Может быть, сделаете нам чаю, пока я буду вас опрашивать?
– Не могу. Меня трясет, – прямо говорю я. – Налейте себе, если хотите. Вы мне не верите, так ведь? Я вижу. Сейчас я плачу, и вы думаете, что я просто истеричка…
– Миссис Фэнкорт, чем скорее мы оформим заявление, тем скорее…
– Я не дура! Вы не начали поиски, поскольку думаете, что ребенок на руках у Дэвида – Флоренс?
– Я не спешу с выводами.
– Да, но если бы ребенка в доме не оказалось, а мы оба заявляли, что наша дочь пропала, это совсем другое дело, правда? Ее бы уже вовсю искали.
Уотерхаус краснеет и не возражает.
– Но зачем мне врать? В чем выгода, какая цель?
Я изо всех сил стараюсь не повышать голос.
– А мужу вашему зачем? Или вы считаете, он искренне верит, что это его дочь, хотя это не она?
– Нет.
Я тщательно обдумываю, что сказать. Очернять Дэвида после стольких лет любви и согласия как-то дико, но нельзя и утаить то, что может хоть как-то убедить полицию.
– Он присматривал за Флоренс и уснул. Входная дверь была открыта. Если он признает, что это не Флоренс, значит, признает, что не углядел – прозевал вора… Но я ни за что не стану его винить, – спешу добавить я. – Ведь кто может такое предвидеть? Но дело именно в этом. Дэвид закрывает глаза на очевидное, потому что боится бремени вины. Однако рано или поздно ему придется это признать, едва он поймет, что его притворство мешает полиции начать розыск.
Я в отчаянии. Надо бы говорить помедленнее.
Детектив Уотерхаус, похоже, начинает нервничать и дергаться, будто у него кончается терпение.
– Кому и зачем нужно подменять ребенка?
По-моему, спрашивать такое довольно жестоко, хоть я и вижу: детектив это делает не нарочно. Ну, не то чтобы жестоко. Скорее, бестактно.
– Да как мать может знать о целях злодеев, укравших ребенка? – возмущаюсь я. – Мне в голову не приходит ни одной причины для подмены детей. Ну и что? О чем это говорит?
– Чем тот ребенок, которого я сейчас видел, отличается от вашей дочери? Важно все, что вы сможете сказать о разнице в их внешности.
Я мычу от ярости. Именно этого требовал Дэвид. Мужская логика – им бы все разложить по пунктам.
– Не могу назвать никаких конкретных отличий, кроме главного: это два разных человека! Разные младенцы. У моей девочки другое личико, и плачет она по-другому. Как, черт возьми, описать разницу в крике младенца?
– Хорошо, миссис Фэнкорт, успокойтесь. Не волнуйтесь.
