Я вынул свою финку, нажал на пружинную защелку и метнул ее резким движением. Она спокойно воткнулась в деревянный столб в конце веранды на высоте пяти футов.
Я подмигнул Генри и выдернул финку, сказав:
– Держу пари, что я – единственный полковник в британской армии, который может это сделать.
Фитцджеральд сидел на перилах веранды и пил кофе.
– В темноте труднее, сэр, – сказал он, кашлянув, – а ведь именно в такое время и может возникнуть желание проделать этот фокус. Знаете, как это бывает – ночная высадка, а на утесах – часовые. Мы проделывали такую штуку с завязанными глазами на базе коммандос в Ахнакарри. Помнишь, сержант Грант?
Грант исполнял роль швейцара и лениво стоял у двери.
– Не припоминаю никого, кто проделывал бы это лучше вас, сэр, – сказал он учтиво.
Это был своего рода вызов, и я принял его, но принял по собственным тайным причинам. То, что он может это делать, я знал до его попытки, потому что да был не такой человек, чтобы проглотить на виду у всех поражение в том, что он умеет делать не хуже других.
Он некоторое время подержал финку в правой руке, как бы взвешивая, затем закрыл глаза и метнул ее с такой силой, что острие вонзилось в дерево на два дюйма.
Он открыл глаза, улыбнулся и сказал с безучастным видом:
– Хорошо.
Я извлек финку, сложил лезвие и, покачав головой, сказал:
– Как говаривал один мой приятель по азартным играм, никогда не играй против везучего.
В его глазах промелькнуло нечто похожее на нерешительность, а затем – на презрение.
– Но вы определенно заработали себе приличную порцию шотландского виски, майор, – добавил я. – Если пройдете в дом, то найдете все это в гостиной.
Он, нахмурившись, взглянул на Генри и сказал:
– Можно узнать, когда мы сможем приступить к дальнейшему обсуждению нашего дела, профессор Брандон?
– Когда я буду готов к этому, майор Фитцджеральд, – решительно бросил я, – и вы будете первым, кто об этом узнает.
Я думал, что он вспылит, но он просто повернулся на каблуках и вышел с безучастным видом. За ним последовал Грант.
Генри не сказал ни слова; тогда я перешел в дальний конец веранды, закрыл глаза, вынул финку, повернулся и метнул ее. Она вонзилась в столб в одном дюйме от первой отметины.
– Удовлетворен? – спросил я серьезно.
Он вздохнул и пошел вынимать ее, говоря:
– Цирковые трюки, Оуэн. Детские игры.
– Три месяца, Генри! Три месяца своей жизни я потратил на то, чтобы научиться делать это, когда был на излечении на ферме в Бретани с загипсованной левой ногой. Осенью сорокового года. Как мне вспоминается довольно явственно, укладка парашюта – это не все, что мы тогда осваивали.
