Йозеф пришел в себя часом позже — дома, в постели. Еще через двое суток ожил Томас — в то самое время, когда никто (и прежде всего его родители-доктора) не ожидал, что он вернется к жизни. Очнувшись, Томас уже никогда не был прежним. Он терпеть не мог холодной воды и всю жизнь страдал насморком. Кроме того, возможно, из-за повреждения его ушей, Томас утратил всякий музыкальный слух. Либретто оперы «Гудини» было заброшено.
Уроки искусства эскейпа прервались — по настоянию самого Бернарда Корнблюма. В течение тех трудных недель, что последовали за эскападой, Корнблюм являл собой подлинный образчик корректности и участия, принося разные игрушки для Томаса, заступаясь за Йозефа и беря всю вину на себя. Доктора Кавалеры поверили своим сыновьям, когда те сказали, что Корнблюм никакого отношения к инциденту не имел, а поскольку он спас мальчиков от утопления, они более чем желали его простить. Йозеф так искренне каялся, что это само по себе казалось вполне достаточным наказанием, и родители даже пожелали продолжения его штудий со старым и неимущим фокусником, который определенно не мог позволить себе потери ученика. Однако Корнблюм сказал им, что его занятия с Йозефом подошли к концу. Еще ни разу, добавил старый фокусник, не было у него столь одаренного ученика, однако его самодисциплина — на самом деле единственная подлинная собственность артиста эскейпа — этому дару не соответствовала. Корнблюм не стал высказывать родителям мальчика того, что он решил лично для себя, а именно: что Йозеф был одним из тех несчастных подростков, которые становятся артистами эскейпа вовсе не затем, чтобы доказать превосходство природных возможностей своих тел над различными заморскими приспособлениями и законами физики, а по собственным, опасно метафорическим причинам. Подобные люди чувствуют себя скованными незримыми цепями — окруженными стенами, обшитыми толстыми слоями ватина. Для таких последний подвиг самовысвобождения был слишком уж очевиден.
Тем не менее Корнблюм не смог удержаться и все-таки выдал своему бывшему ученику последнее замечание касательно того ночного представления.
— Забудь о том, откуда ты совершаешь эскейп, — сказал он. — Тревожься только о том куда.
Через две недели после катастрофы Йозефа, как только оправился Томас, Корнблюм позвонил в квартиру неподалеку от Градчан, чтобы пригласить братьев Кавалеров на обед в клуб «Гофзинсер». Заведение оказалось вполне обычным — людной, тускло освещенной столовой, где пахло сырой печенью и репчатым луком. Там имелась обширная библиотека, полная плесневелых томов на предмет всевозможного жульничества и подделок. В гостиной электрический камин покрывал легким глянцем как попало расставленные кресла с изношенной велюровой обшивкой, а также несколько горшечных пальм и пыльных гевей. Старый официант по имени Макс сделал так, что несколько окаменелых от древности леденцов выпали из его носового платка на колени Томасу. На вкус леденцы были как жженый кофе. Фокусники, со своей стороны, почти не поднимали глаз от шахматных досок и безмолвных раскладов бриджа. Там, где не хватало коней или ладей, они использовали стреляные ружейные патроны и стопки довоенных крейцеров; их игральные карты сильно пострадали от загибов, надломов и прочих манипуляций прежних шулеров. Поскольку ни Корнблюм, ни Йозеф особыми разговорными навыками не обладали, вся тяжесть застольной беседы легла на Томаса, и он послушно ее нес, пока один из членов клуба, старый некромант, обедавший в одиночестве за соседним столиком, не велел ему заткнуться. В девять часов, как и было обещано, Корнблюм привел мальчиков домой.
