— Нет, я буду работать в газете! — упрямо ответил Степан.
— Нашли призвание! Поздравляю! — хмыкнул Сальский.
— Хочу и буду! — повторил Степан и сжал челюсти.
В голове у него немного шумело. Опершись лбом на руку, с неприязнью глядя из-под руки на Сальского, Степан собирал мысли… Да, призвание! Газета уже завладела им, стала его любовью, необходимостью, радостью. Степан мог бы рассказать многое о том, что перечувствовал в редакции маленькой газеты, на кораблях и на батареях в счастливые дни журналистского медового месяца; он рассказал бы многое, если бы перед ним сидел близкий человек, а не этот, с красноватыми глазами хорька, с насмешливым острым лицом, покрытым нездоровой испариной, словно едкой кислотой.
— Вы здо́рово не любите Нурина, — вдруг проговорил Степан.
Сальский на миг сбросил улыбку, в глазах вспыхнули острые искры; затем он усмехнулся:
— Откуда вы взяли? У нас есть кое-какие счеты, но не в этом дело. Я сказал вам о Нурине лишь то, что вы услышите от других, не больше. — Сальский обратился к официанту, убиравшему со столиков на опустевшей веранде: — Милейший, скажи папе Дроси, что завтра я забегу к нему на минутку…
Расплатившись этим щедрым обещанием, беспощадный разоблачитель Нурина плотнее натянул картуз.
— Я плачу за вино! — Киреев положил на стол кредитку.
— Глупо, коллега! Никто этого не требует, а тем более от вас.
— Плачу за вино я! — повторил Степан.
— Ваше дело, юный Ротшильд! — Сальский приказал официанту: — Не забудь сделать двадцать пять процентов скидки. Это новый сотрудник «Маяка», запомни и полюби.
— Слушаюсь! — поклонился официант.
— Никакой скидки не надо! — восстал Степан.
— Как угодно-с! — Официант поклонился еще ниже.
— Золотой характерец, — пробормотал Сальский. Они расстались у ворот бульвара.
Улицы уже затихли; рестораны, казино, буфеты и киоски закрылись, транспаранты кинотеатров погасли, срок увольнения военных моряков на берег кончился. Вокруг фонарей у морского клуба вились мириады ночных мотыльков.
Как бы убегая от Сальского, Степан быстро спустился по каменной лестнице в темноту. Волны мягко и влажно постукивали снизу в дощатые мостки шлюпочного причала, со скрипом терся бортом о сваю дежурный ялик, молчаливые сонные пассажиры, уже занявшие места на банках ялика, ждали отправления.
— Чи поздно? — сквозь зевоту спросил старик яличник. — Мабуть, билын ни одной собаки не буде… Ну, айда!
На весла сел Киреев. Он повел ялик длинными гребками, вкладывая в тяжелые весла всю силу. Грудь глубоко вбирала соленый вязкий воздух, мысль быстро очищалась, успокаивалась.
