— Игрушечного, тетя Липа.
Олимпиада Болеславовна вышла из темноты на освещенное пространство и внимательно разглядела Татьяну с енотом через лорнет на перламутровой ручке.
— А-а, — изрекла она, очевидно удовлетворившись результатами осмотра, — а то ведь еще не сезон, вот я и удивилась. А у нас новый покупатель. Молодой кавалер — как раз твоего любимого роста и с твоим любимым цветом глаз. Голос моего любимого тембра, лицо с проблесками интеллигентности, словом весьма достойный персонаж.
Капа бросила через плечо, удаляясь в сторону кухни:
— Главное, чтобы решил вопрос с покупкой. Правда, тут что в лоб, что по лбу.
— Почему? — заинтересовалась Татьяна.
— Если приобретет нашу квартиру, — ответила за сестру Липа, — увы, значит, глуп как пробка. Что весьма печально, я никогда не признавала глупых мужчин. Тебе придется дать ему решительную отставку. Если не купит — тоже беда, нас все равно отсюда выживут. Хотя я по-прежнему настаиваю на том, что выезжать нам никуда не следует. А куда это Капочка побежала? Там же тупик.
— Там у нас кухня, — привычно и потому невозмутимо доложила Татьяна.
— Непостижимо, — восторженно посмотрела на нее Липа. — А откуда же тогда пришла я?
Татьяна уткнулась носом в енота:
— Из своей комнаты. Чашки вы взяли?
— Какие чашки, деточка? — уточнила Олимпиада Болеславовна, явно тревожась за разум Тото.
— Для гостей.
— А я думаю, зачем я залезла в буфет? — радостно воскликнула Липа, лучась, как Мариотт, которому удалось-таки обставить Бойля на пару дней. — Вот обезьянка! — не без известной симпатии ласково пожурила она себя. — Пойдем, поможешь отнести посуду. И не смей заносить эту прелесть в свою комнату, пойдем все вместе. Кстати, ты нас еще не познакомила.
— Это Поля, прошу любить и жаловать, — торжественно объявила Татьяна.
— Разве его можно не полюбить? — растрогалась Липа. — Позволь, я сама представлю Полю нашим гостям. Кроме тебя, милочка, это единственное, что их может здесь прельстить.
Татьяна тоскливо смотрела, как осыпается штукатурка со стен, содрогающихся от ударов перфоратора.
— Какой безумец согласится это купить?
— Если мы согласимся продать…
Из комнаты Аркадия Аполлинариевича несся торжествующий и жизнеутверждающий голос хозяина:
— А вот этот этюдик я написал, будучи в тоске и печали. Заметьте, как ненавязчиво мое состояние подчеркивает колористика? А сфумато, какое сфумато! Лео бы мной гордился. Я имею в виду Лео да Винчи, а не Ди Каприо. Ха-ха-ха.
