— Ух! — реготал Григорий, как леший. — Жги! Крути! Накатил, накатил… Ух!..
И трескалась земля от пьяного топота миллионов огромными трещинами-пропастями, и валил оттуда дым черный и смрадный, и вырывалось с буйным воем мутно-багровыми полотнищами пламя, и тысячи тысяч чертей, больших, как медведи, и маленьких, как тараканы, бойких, вертлявых, с холодными крыльями летучей мыши, вырывались из-под земли в клубах смрада смертного и полчищами несметными, как гнус сибирский по весне в лесах, все гуще и гуще заполняли безбрежности, над которыми не было неба… Страшно уже становилось и самому Григорию, и его уже душило несметное смрадное воинство это, вставшее из пропастей огромного тела его, но он уже остановиться не мог и, пьянея все более и более и в то же время страшась, кричал:
— Ух… Ух… Ух… Накатил, накатил, накатил… Жги… Ух!
И была теперь в крике его уже какая-то ужасающая все живое боль…
Кто-то рассмеялся рядом — просто, по-человечески, но как-то обидно.
Григорий неприятно вздрогнул всем необъятным телом своим и раскрыл глаза: в ярко освещенном квадрате двери стоял уже одетый и причесанный граф Саломатин. Сзади него виднелось любопытное лицо толстого и чистого обер-кондуктора.
— Да разве можно так шуметь в первом классе? — смеялся граф. — Обер-кондуктор вот уже думал, что на вас напали экспроприаторы… Это все губернаторские майонезы наделали — такими вещами в нашем возрасте злоупотреблять не следует… Ну, вставайте скорее — вот уже Симонов монастырь>{47} вдали виден… скоро Москва…
— Ах, милой, дорогой… И здорово же я разоспался!.. Сичас, сичас… И Григорий, разом поднявшись, привычным жестом пригладил руками свои встрепанные волосы. В глазах его все еще стояли тяжелая жуть и какой-то мертвенный холод.
— Ф-фу!.. — зябко сказал он, передернув плечами. — А нюжли нехорошие сны от еды бывают?
— Ого, еще как! — рассмеялся граф. — Наестся какой-нибудь православный каши гречневой до одурения, а потом ночью орет: домовой душит! А это только каша…
Обер почтительно рассмеялся и пошел дальше. Григорий остро воззрился на графа:
— Так и домовой, выходит, от каши?
— И домовой. Желудок в нашем возрасте, да и вообще, вещь серьезная… — весело сказал граф. — Можно сказать, всему свету голова…
Григорий, загадочно усмехнувшись, раздумчиво покачал головой и пошел умываться…
