— Ну, ты смотри у меня… Стрекоза!
Лариса Сергеевна весело расхохоталась, и все улыбнулись.
— Qu'est ce qu'il a dit?[9] — переспросил Николай Николаевич и снова посмотрел на Григория, как на тюленя.
Ужин был какой-то двойной, нелепый: с одной стороны, надо было показать влиятельному гостю истинно русский дух дома и угодить ему — он в представлении хозяев должен был приналечь именно на русские блюда, — а с другой стороны, нельзя было этими, большею частью тяжелыми блюдами угнетать графа, а в особенности Николая Николаевича. Но к безмолвному удивлению всех Григорий тоже охотно склонялся к блюдам кухни французской и довольно умело обходился с шампанским, хотя и заметно было, что вино вызывает у него усиленную отрыжку, что чрезвычайно смешило Ларису Сергеевну. Вино развязало языки всем.
— Нет, в чем я особенно несказанно завидую вам, Григорий Ефимович, — ласково говорила губернаторша, — так это вашей близости к царской семье! Не знаю, я, кажется, полжизни отдала бы за счастье видеть их ежедневно, а в особенности этих очаровательных девушек, великих княжен, а еще особеннее этого нашего несравненного ангела, цесаревича!
— Так чево ж ты тогда уехала в такую дыру? — с добродушной грубостью проговорил Григорий, уже положивший один локоть на стол. — И жила бы в Питере или в Царском…
— Мы люди служащие… — вставил вице. — Куда нас пошлют, туда и должны ехать. Повиновение первый долг наш…
— Ну, пошлют… — усмехнулся Григорий. — А ты умей так дело повернуть, что не токма чтобы тебя не отсылали, а и рад бы уехать, да за обе полы держут…
— Да разве все, кто живут в Петербурге, имеют это счастье близости к семье государя? — меланхолично вздохнула губернаторша.
— Они все народ совсем немудрай, простые совсем… — сказал захмелевший Григорий и, не удержавшись, сочно рыгнул. — Как везли меня впервые во дворец, я от страху ни жив ни мертв был и языка совсем решился, а потом все как рукой сняло. Совсем простые люди: и папа, и мама, и ребятки все… Дружно, хорошо живут, а на отрока-то и не надышутся… Известно: одна надежа…
Лариса Сергеевна, которой старец с его елейным тоном — да и занозистых словечек не вылетало — уже приелся, завела игру с графом. Муж строго покосился на нее и раз, и два — он не хотел показаться легкомысленным перед старцем, — но это нисколько не подействовало на его супругу. Старец тоже все покашивал на разрумянившуюся и разыгравшуюся хорошенькую бабенку своим тяжелым глазом. Она звонко хохотала какому-то французскому анекдоту, который только что рассказал ей под шумок Николай Николаевич, заметно около нее оживившийся.
