Вечером, во время ленивой беседы в баре, он спросил, откуда взялся на пустыре белый камень.
— Да он там с незапамятных времен, ответил хозяин (мистер Беттс). — Никто из нас еще не родился, а он уже стоял там.
— Это точно, — заметил кто-то еще.
— Высоковато его поставили, сказал мистер Томсон, — Наверное, раньше это был какой-нибудь навигационный знак.
— Да, — согласился мистер Беттс. — Я слышал, что его можно было видеть с кораблей; но как бы там ни было, он давным-давно развалился на куски.
— И слава Богу, — произнес третий. Старики говорили, что несчастливый это был знак; для рыбной ловли несчастливый, я хочу сказать.
— Почему же? — спросил Томсон.
— Ну, сам-то я его никогда не видел, — последовал ответ, — но они, старики эти то есть, примечали что-то такое, особенное, и я не удивлюсь, если они сами над ним и поработали.
Ничего более вразумительного Томсону добиться не удалось; общество — и без того немногословное — впало в молчание, и когда выступил следующий оратор, то разговор пошел о деревенских делах и урожаях. Как оказалось, речь держал мистер Беттс.
Томсон отнюдь не ежедневно совершал оздоровительные прогулки по окрестностям. В один прекрасный день он усердно писал до трех часов. Затем потянулся, встал и вышел из комнаты в коридор. Впереди была другая комната, затем лестничная площадка, дальше еще две комнаты; окна одной выходили на задний двор, а другой — на юг. В южном конце коридора находилось окошко, и, подойдя к нему, Томсон пристыдил себя за то, что теряет погожий денек. Однако на данный момент работа была важнее, и он решил минут пять погулять и сразу вернуться; а эти пять минут он собирался потратить — семейство Беттсов вряд ли стало бы возражать — на осмотр соседних комнат, которых еще не видел. В гостинице, похоже, вообще никого не осталось; видимо, они все — ну, может, кроме девушки в баре — уехали в город, поскольку тогда был базарный день. Тихо было в доме, жарко светило солнце, и мухи жужжали у оконного стекла. Томсон двинулся в обход. В комнате напротив не обнаружилось ничего особенного, если не считать старой копии [Похорон Святого Эдмунда]; две следующих — рядом с его номером — были светлыми и чистыми, но в каждой было по одному окну, тогда как у него — два. Оставалась лишь комната, выходившая на юго-запад, как раз напротив той, в которой он только что побывал. Она была заперта, но Томсон, хоть и глубоко убежденный, что там не может быть опасных секретов, никак не мог преодолеть любопытства и потому попытался отпереть ее ключом от своей комнаты, а когда не получилось, стал пробовать ключи от трех других. Один из них подошел, и Томсон распахнул дверь. В комнате было два окна, выходивших на юг и на запад, и поэтому в ней было светло и жарко до невозможности. Ковер отсутствовал, лишь голые доски; никаких картин, никаких умывальников, только кровать в дальнем углу — железная, с матрацем и валиком, накрыта голубоватым клетчатым покрывалом. Хотя более обычную комнату трудно было себе вообразить, тем не менее кое-что в ней заставило Томсона быстренько, но тихонько прикрыть дверь и, дрожа всем телом, опереться на подоконник в коридоре. Дело в том, что под покрывалом кто-то лежал — и не просто лежал, а шевелился. Это, несомненно, был
