И вот сейчас он лежал, скорчившись и обняв собственную подушку. В изголовье койки висело пришпиленное кнопками объявление - по настоянию Базза, его написал художник эскадрильи Чарльз Чен; как и картинки дамочек, Мерроу покрыл его прозрачным целлофаном. "Сия подушка, - гласило объявление, - является личной собственностью У.-С. Мерроу и стоит восемь долларов. Не трогать! Я имею в виду тебя".
"Подушку я купил в мебельном магазине Вульмана в Дейтоне, - без конца рассказывал он то одному, то другому из нас. - Чистейший гусиный пух. И всего - восемь паршивых долларов! Боже, где только эта штука не побывала со мной! И в Спеннере, и в Лоури - всюду. Да что там! Одни лишь сны, которые я видел на ней, стоят долларов восемьсот. Но это не все, сынок. Подушка-то не простая, а... "Ложись, девушка!" Бывало, говорю милашке: "Потрогай-ка", ну она и приложит руку к подушке, а я скажу: "Нет, нет! Приложи щечку, прикоснись щечкой; вряд ли ты встречала что-нибудь более мягкое". Ну, а стоит ей только положить щечку - дальше все идет как по маслу. Ложись, девушка! Да я любому сукиному сыну вырежу... если он посмеет украсть у меня подушку!"
На мгновение мне вновь вспомнился сон и неуловимо меняющееся небо, каким оно было утром в день нашего налета на завод "Хейнкель" в Варнемюнде, когда мы летели с листовками, и Базз чуть не взбесился от злости и кричал, что он предпочел бы хорошенько вздуть немчуру, а не сбрасывать им кучу этого дерьма. Самолет вел себя безукоризненно, ровный гул двигателей убаюкивал, как бульканье кофейника, а небо дарило нас своей фантастической игрой. Дерево медленно меняет цвет и лишь чуть-чуть трепещет под утренним ветерком, - я вспомнил огромный дуб в углу усадьбы тети Каролины! - а небо подобно человеческому сознанию - мгновенная смена картин, провалы и взлеты, пелена тумана и ясная голубизна, белые пятна забытого, радуги иллюзий, грозовые тучи, тайны; и в нем, этом небе, когда в те ужасные дни мы отправлялись делать свое дело, - смерть, подстерегающая нас, и мы, сами несущие смерть. Но в тот день я чувствовал себя счастливым, мы не собирались сбрасывать смертоносный груз, только листовки - "сорбум", как называл их наш бомбардир Макс Брандт, такой же злой в тот день, как и Базз. Я припоминаю, какая прозрачность открылась перед нами, когда мы прорезали облака. Небо, где шли бои между истребителями, было исчерчено длинными перистыми полосами конденсации - издали казалось, что сотня гигантов режет лед небес своими коньками. Вверху было ослепительно светло.
