, "Драгун из Алабамы", "Дамочка, будь добренькой", и мы знали, сколько жизней унес это "Пыхтящий клоп" и из каких невероятных переплетов удавалось выкарабкаться "Старой калоше в небесах"; каждая машина имела свои особенности. Были среди них и древние клячи, выкрашенные для камуфляжа в смесь серовато-коричневого с зеленым сверху и в небесно-голубой снизу, залатанные, измазанные маслом; были и новенькие, блестящие машины без всякой окраски.
Как только самолеты выстроились в колонну, "Ангельская поступь" развернулась перед взлетной полосой, шедшей с востока на запад и прозванной летчиками "аллеей хруста" из-за аварий, которые не раз случались на ней; нам предстояло взлетать против западного ветра. Продолжая маневрировать, мы начали смыкаться, и Мерроу остановил самолет в каких-нибудь двадцати футах от "Крана", а я законтрил перед взлетом хвостовое колесо.
Но нам пришлось еще долго ждать, пока подтянутся и займут свои места остальные двадцать машин и пока не наступит назначенный штабом час.
Пожалуй, это был самый неприятный период ожидания - в полной готовности и в полной бездеятельности.
Дымка не заволакивала землю; облачный покров все еще составлял около шести баллов, однако на высоте примерно в тысчу футов начинал уже рассеиваться.
За мной стоял Негрокус Хендаун, незыблемый, как Аллеганы, и его близость в это утро, как никогда раньше, помогала мне. В конце концов тридцатишестилетний Нег - взрослый человек. Были, конечно, и у него свои слабости - не так-то просто воспитывать молодых американцев, попавших в Лондон, - но в одном я не сомневался: Хендаун не принадлежал к числу тех, кого следовало ненавидеть до гроба; он не любил войны. На нем не стояло клеймо Мерроу.
И как только я подумал о Мерроу, он медленно повернулся ко мне, и его лицо до сверхъестественного показалось мне похожим на то, что я видел во сне прошлой ночью, - широкое, опухшее, мертвенно-бледное, искаженное яростной гримасой.
- Ну и ловкая же ты, черт побери! - заорал он, пытаясь перекричать рев моторов.
Он знал, что Хендаун его слышит.
- Какого еще дьявола я сделал? - рявкнул я.
- Не важно! - Базз отмахнулся широкой, как доска, лапой.
Я пожал плечами - скорее в расчете на Хендауна. Я и понятия не имел, чем вызвана у Базза странная вспышка злости, но в то утро впервые начал осознавать, что в нем давно бушует скрытая ярость, дикая злоба на весь этот проклятый мир, на самого себя и особенно на меня. Дэфни сообщила мне многое такое, над чем следовало поразмыслить, и сейчас, после выходки Базза, я испытывал острую потребность хорошенько подумать и о нем, и о самом себе, я был уверен, что наш нынешний рейд станет испытанием и для него и для меня, и если в игре с немцами я, возможно, рисковал жизнью, то в игре против моего собственного командира и моего лучшего друга я, видимо, рисковал большим: самоуважением, честью, верой в человека.
