Итак, я предался удовольствиям дома Манто, и сначала все шло просто чудесно. В гостиной полукругом стояли прелестные девочки, облаченные в тончайшие хитоны, в ушах у каждой поблескивали серьги (закон смотрит на драгоценности проституток сквозь пальцы, хотя все украшения, подаренные рабыням, принадлежат их хозяевам). Осмотревшись, я выбрал девушку по имени Кинара. Мы с ней немного перекусили и выпили вина, лишь слегка разбавленного водой. Дочерям и женам афинских граждан вино недоступно, а вот проститутки пьют его довольно много. Потом мы отправились наверх, в маленькую комнатку моей сегодняшней партнерши.
Девушка сбросила одежду, и я жадно пожирал ее взглядом, с сожалением вспоминая, что, вступив в брак, не смогу увидеть супругу обнаженной. Но когда цель моего ночного визита была почти достигнута, внизу вдруг раздался вопль, такой громкий, что я не смог пропустить его мимо ушей, а Кинара и вовсе подскочила, словно испуганный заяц. Наверное, она подумала, что арестовали хозяйку или устроили драку. Однако кричали в основном женщины: «О Зевс-Громовержец!», «Персефона!», «О нет!» и «На помощь!» Кое-как одевшись, я побежал вниз, слыша за спиной легкие шаги Кинары. Я опасался, что она станет путаться под ногами. Однако едва мы спустились, она вместо того, чтобы мешать или кидаться в слезы, благоразумно исчезла в лабиринте комнат.
В доме царил страшный переполох, все беспорядочно метались по тускло освещенным комнатам, какие-то люди входили через боковую дверь. Я заметил, что за ней была короткая дорожка, ведущая в соседний дом. По сравнению с покоями Манто он казался совсем крошечным. Я зашел через заднюю дверь. В маленькой спальне с земляным полом я обнаружил кровать — и человека.
Его одиночество не скрашивала прекрасная гетера, и было ясно, почему. Человек не лежал, а скорее распростерся на кровати. От него исходило ужасное зловоние. Разбросанные кругом полотенца были насквозь пропитаны рвотой.
— Он мертв! — крикнула какая-то женщина с фонарем в руке и склонилась над телом. Я без труда узнал в ней Манто, хозяйку публичного дома, которая была почти вдвое старше любой из своих девочек. Внимательно посмотрев на тело, я пришел к такому же выводу. Лицо мужчины налилось кровью, раздулось и посинело, лиловые губы, твердые, как у маски, кривились в некоем подобии улыбки. Изо рта вывалился ужасающий язык. Тело мертвеца было слегка выгнуто, словно перед смертью он пытался сделать сальто или кувырок назад. Означало ли это, что он умер в конвульсиях и теперь потешался над сим прискорбным фактом, — сказать сложно.
