Ее расстраивало, что доктор все меньше и меньше интересовался успехами своих детей, но в то же время у нее появилась возможность самостоятельно решать, чем заниматься с мальчиками и что им разрешать. Так, однажды утром она раскрыла детскую Библию и рассказала Михаилу, Гавриилу и Рафаилу о сотворении мира, как она делала обычно в начале учебного года. Об Иисусе она умолчала, но не затем, чтобы досадить доктору, а потому, что хотела придерживаться порядка Библии. На следующий день Шарлотта пошла дальше и рассказала про Адама и Еву, а потом и о грехопадении. Затем последовали Каин и Авель, Всемирный потоп и Вавилонская башня. Она читала вслух из Библии не более четверти часа в день, а иногда и еще меньше. Иногда ей чудилось, что слышит на лестнице шаги доктора Хоппе. Тогда она немедленно захлопывала книгу и прятала ее, пусть даже в этот момент Моисей был готов перебраться через Красное море или Авраам заносил нож над своим собственным сыном Исааком.
Затаив дыхание, мальчики слушали библейские истории, как сказки, которые она рассказывала им раньше, а потом не могли наговориться, обсуждая их. Она же строго-настрого наказала им не рассказывать ничего отцу.
— Это тайна. У нас есть тайна! — закричали они, и фрау Манхаут поняла, что дети непременно проболтаются, вопрос только, когда. Ей стало интересно, как же они потом выкрутятся.
Интерес доктора становился все меньше, и в конце концов, он уже не спрашивал, чем они занимались на уроках, ни у детей, ни у нее самой, а даже если и спрашивал, то было очевидно, что делал он это скорей из вежливости, чем из интереса. Фрау Манхаут все больше и больше убеждалась, что он дал ей столько свободы не потому, что она так хорошо справлялась со своими обязанностями, а потому что, вероятно, надеялся, что и она теперь оставит его в покое. В лабораторию были доставлены новые приборы, эхограф и рентгеновский аппарат, и было похоже, что сыновья вновь стали исполнять роль подопытных кроликов, и даже чаще, чем это случалось раньше. Из-за этого отношения между доктором и мальчиками снова стали прохладными, а ни о каком сближении не могло идти и речи.
У Ханны Кёйк на этот счет снова нашлось объяснение. В этот раз она решила, что доктор страдал боязнью привязанности:
— С тех пор как он потерял жену, он боится кого-то любить. Не хочет снова пережить ту боль, если с его сыновьями вдруг что-то случится.
Эти слова прочно засели в памяти у Шарлотты Манхаут.
