Другое неладно вышло. Опять же по моему недосмотру, но не мог я, закрутившись в делах, за всем уследить! Я уж рассказывал вам, что по старому обычаю великие князья и цари русские при венчании брали себе новое имя. В нашем роду таких имен было три: Иван, Василий и Димитрий. Величественные, ратоборные Иван с Димитрием блаженному Федору никак не подходили, оставался Василий. Это я и уточнил у князя Мстиславского, когда мы встали во главе процессии, направляющейся к храму Успения в день венчания.
— Если бы, — тихо воскликнул Мстиславский.
— Неужели Иван? — ужаснулся я.
— Хуже, — ответил Мстиславский, — Федор. Уж как мы с митрополитом вместе уламывали, ни в какую, уперся, и все.
«Это верно, упрям, — подумал я и добавил: — Как все люди недалекие».
— Уж и к Арине подкатывались, — продолжал шепотом Мстиславский, — та знай талдычит: что же мне теперь, Федю моего по-другому величать? Не хочу!.. Дура баба! — произнес он в голос, не сдержавшись от раздражения, и тут же принялся испуганно осматриваться вокруг.
— Баба, она и есть баба, никакого государственного мышления, — поддержал я его и добавил сокрушенно: — Нехорошо получилось!
— А что сейчас хорошо? — зашептал Мстиславский. — Ты вокруг посмотри. Одни Годуновы, Сабуровы, Вельяминовы. Совсем нас, древних князей удельных, отодвинули.
«Тебя отодвинешь!» — усмехнулся я про себя, не ведая, в сколь скором времени жизнь покажет мне мою неправоту.
Само венчание Федора на царство было самым торжественным из всех, мною виденных. Ничего удивительного — чем слабее власть, тем богаче и пышнее церемонии. Даже природа этому потворствовала. Был последний день мая, и вся Москва принарядилась зеленью и цветами. Ночью случилась гроза с сильным ветром и проливным дождем, мы уже крестились боязливо, суеверно видя в сей буре предвестие царствия несчастливого, но утром небо очистилось, выглянуло яркое солнце, и Москва, омытая дождем, засияла во всей красе. Тогда увидели мы истинный смысл предзнаменования: закончились года бурные, грозовые, темные, наступает царствие тихое и светлое. Увидели и возвеселились сердцем.
То был день великого примирения всех перед престолом царским. Вот и Никита Романович, пребывавший при Симеоне в десятилетней опале, занял свое место среди бояр, не простое место, а одно из первейших. Я это из того вывел, что при венчании он держал на златом блюде венец царский, на это все внимание обратили и немало это обсуждали и тогда, и после. Честь великая, но Никита Романович почему-то не выглядел счастливым. А Борис Годунов, которому по его положению третьего опекуна надлежало выполнять эту священную обязанность, отнюдь не выглядел расстроенным или завистливым, мне даже показалось, что его глаза в тот момент хитро поблескивали.
