Жаль, что все остальное не делалось в такой же тайне. Потому что царь Симеон взирал на эти бесконечные процессии с нарастающим раздражением. Вот и в тот памятный день, призванный зачем-то царем, я застал Симеона стоящим у окна в глубокой задумчивости. Я подошел и проследил направление его взгляда. Внизу был один из внутренних садов, куда выходила лестница из покоев Марии, в саду несколько девушек занимались вышиванием, усевшись кругом около одетой в черное вдовы, рядом мамка качала люльку с младенцем. На него-то и был устремлен взгляд Симеона. Не понравился мне этот взгляд. Нехороший был взгляд.
— Даже и не думай! — сказал я тихо.
Симеон не вздрогнул, не отвел взгляда, не принялся убеждать меня жарко, что ничего такого у него и в мыслях не было.
Он заговорил просто и деловито, как, наверно, крестьянин говорит жене, что вот снег выпал, пора кабанчика забивать:
— Великие несчастья я зрю для державы нашей от этого младенца. Не своею волею, но непременно станет он яблоком раздора. Нагие уже сейчас воду мугят, что-то дальше будет! Для блага державы…
Тут я не сдержался. Много чего наговорил Симеону, особенно же напирал на то, что его самого для блага державы надо было удавить во младенчестве, что государственная необходимость неоднократно и настоятельно требовала этого и в дальнейшем, но ни отец мой, ни мать, ни брат не взяли греха на душу, и Провидению было угодно, чтобы именно он, Симеон, подхватил венец царский, выпадавший из рук нашего рода. Тут я немного покривил душой, с тем большей искренностью и жаром грозил я Симеону неизбежными карами Господними, которые обрушатся на него и всех потомков, если посягнет он помыслом или действием на младенца. Кажется, убедил, заставил отвести взгляд задумчивый от Димитрия. Но не удовольствовал этим, еще много дней подряд приступал к Симеону с увещеваниями, добиваясь не только раскаяния, но и твердых гарантий. Наконец, я буквально заставил Симеона выступить в Думе боярской и во всеуслышание заявить, что царевич — именно так! — неприкосновенен и всякому, покушающемуся на его здоровье и жизнь, грозит казнь смертная. «И проклятие вечное!» — добавил митрополит по моему же наущению.
Чего не удалось мне сделать, так это добиться для Димитрия княжества удельного. Тут не в землях даже дело было, удельный князь имеет свой двор, только ему подчиняющийся, в уделе можно было бы набрать дружину, которая бы стала Димитрию стражей верною. Видно, и Симеон это понимал, поэтому предложению моему воспротивился.
