Еще вчера она спала в своей комнате, в двух шагах от родителей и все вокруг, даже бессвязные крики соседа дяди Бори, отмечавшего аванс, получку или шабашку, было привычным и бестревожным.
Девушка вновь широко распахнула глаза. Перед ней был желтый, как прогорклый жир, потолок.
«Что я здесь делаю? Как я здесь оказалась? Мамочка, папочка, миленькие, простите меня!» «Ты чего это, Любушка? – встревожилась коляска. – Плачешь, что ли?»
«Ага, – всхлипнула Люба. – Хорошо, родители всего этого не видят. Покорила Москву!»
«Не плачь, голубушка моя, я с тобой», – всхлипнула коляска.
«И мы, – подтвердила утка. – И мы с тобой».
«Кто это – мы?» – уже улыбаясь сквозь слезы, спросила Люба.
«Я и косметичка с деньгами», – нарочито равнодушным тоном сообщила утка и замолчала, ожидая эффекта от сказанного.
«Деньги у тебя?» – ликующе прошептали Люба и коляска.
«Ну! – бросила утка. – Только – тсс! Первый раз в жизни такие деньжищи держу. Однажды, правда, когда Любушке четыре годика было, две копейки я держала. Любушка их проглотила нечаянно».
Люба и коляска принялись хохотать.
«Неправда, я такого не помню», – отпиралась Люба.
Они долго сдавленно смеялись. Внезапно Лю ба села на кровати и сказала, обращаясь к соседкам:
– Девчонки, хотите, я вам спою?
– Давай! – согласились те. – Про любовь! Люба тихонько запела:
Тонет или горит земля —
Слепи комок и пепел развей.
Можешь верить чему угодно,
Но не верь улыбкам королей…
В комнату заглянули девочки-подростки, прошли и сели на кровати. Притащилась на костылях женщина, которую Люба в автобусе сочла за бездомную бродяжку. Приехала коляска девушки с ДЦП.
Люба выводила рулады, как соловей, познавший горечь измены.
Вскоре в комнату пробрались даже две глухонемые постоялицы. Тесно усевшись на Любиной кровати, они внимательно смотрели Любе в лицо и время от времени мычали что-то, обращаясь друг к другу.
Наконец Люба замолчала. В окне ее слушала черная ночь. Гости прервали тишину оживленным гомоном.
– Пойду воды попью, – сказала Люба, пересела на коляску и выехала в кухню.
Русина сидела за столом, возле раскрытой створки окна, смотрела на черную листву тополя, на которой играли отблески золотистого света, падавшего из окон, курила и плакала с неподвижным лицом.
Люба замерла.
– У вас какое-то несчастье случилось? – тихо спросила она.
Русина докурила и бросила окурок за окно.
– Хорошо ты поешь.
– Спасибо.
– Как зовут-то?
– Любовь.
Цыганка повернула к Любе лицо.
– Надо же – Любовь… Цыганское имя.
