Глаза раскрылись с трудом, разорвав липкую корочку.
Тьма кромешная — неужели ослеп?! И нет сил пошевелиться...
Силы, впрочем, есть. Кажется, есть, но — малейшее движение, и... боль ломает, корежит тело, а в голове перекатывается раскаленный песок: огонь, кругом огонь!.. Кожа зудит и мозжит — хочется содрать ее ногтями; в глазах опять вспыхнула, замелькала огненная круговерть. Ох!.. замычал и сел: экипажа нет, а он ЖИВ! Почему?!
Рядом зашевелился, взвизгнул, ткнулся носом и влажно лизнул щеку Сэр Тоби... И ты уцелел, пес, а ОНИ?
Пес коротко взлаял и снова облизал воспаленное лицо хозяина. Будто смазал чем-то успокаивающим. Давай-ка еще! Лижи, лижи, псина! Кожа горит, а твой язык, что тампон с лекарством...
Тошнило и кружилась голова, но — терпел, по крупице накапливал решимость подняться и выбраться куда-то и как-то из этой кромешной тьмы.
Очень хотелось пить.
Пошарил вокруг — хаос, бедлам: скобы, цепи, блоки... Все обрушилось с полок, да и они тоже, как подсказали руки, оказались почему-то в вертикальном положении.
— Эт-то что же получается?.. Тьфу, совсем ум отшибло!.. — Владимир обозлился и, встав на колени, еще раз ощупал полки и стояки, стараясь припомнить конфигурацию каптерки. — Та-ак... Выходит, сижу, на переборке форпика, дверь — над головой, а спина опирается... — Ладони коснулись характерной шероховатости пробковой крошки, какой покрывают подволоки всяких подсобок, нащупали решетку плафона. — Хау дую ду, Сэр Тоби!
Выход найден, но что ждет наверху?
Хватаясь за что попало, спотыкаясь, путаясь в каком-то тряпье, добрался наконец до палубы (стоявшей, понятно, дыбом!), взгромоздился на ящики (кажется, в них — мыло...), нащупал подошвой стойку (теперь они, ясное дело, располагались горизонтально), выше — рукой — другую и вскарабкался почти до двери, ощущая слабость и дрожь каждой мышцы. Удалось дотянуться до соединительной штанги. Даже коснуться задраек, но и только. Воздуха не хватило. Как ныряльщику. И как еще не угорел? Словом, пальцы сорвались, и верхолаз грохнулся в тряпье, возблагодарив судьбу, что не подсунула ребро ящика, а то и чугунные щеки канифас-блока.
Со второй попыткой спешить не стал — расслабился и замер, стараясь унять боль неподвижностью и перевести дух.
— Ах, боцман, боцман, скупердяй ты и Плюшкин!.. Спасибо, что берег в хозяйстве всякую ветошную рухлядь... — Старые, много раз стиранные чехлы были мягки. Сэр Тоби ткнулся в бок и прилег рядом, а собственный голос действовал успокаивающе не только на собаку. Потому не останавливался, все бормотал, бормотал, поглаживая пса и чувствуя невыразимое наслаждение от его живого тепла. — Понимаешь, барбос, дверь превратилась в люк, — Сэр Тоби заурчал и сунул нос в ладони, — а до люка тебе не допрыгнуть. Чего урчишь? На воздух хочется, пора, говоришь, действовать? Сейчас и приступим, Сэр, с чувством приступим, с толком приступим и, несомненно, с расстановкой и флотской смекалкой...
