В одежде конскрипта Руска оказался высок и строен; пряди черных волос падали из-под фригийского колпака на его низкий лоб; большие, близко поставленные друг к другу глаза разделял короткий, прямой нос, сильно изогнутая линия рта придавала лицу упорное, упрямое выражение. Солдаты скоро перестали дразнить его: он был слишком молчалив и как-то странно серьезен. Всё, что ему говорили, он понимал изумительно быстро, как будто сразу проснулись все дремавшие в нем семнадцать лет способности ума и воли.
Продолжительный марш в Пьяченце он совершил без всякой усталости. Стояли очень жаркие, томительные дни, дороги были полны отсталыми; солдаты кляли поход, кляли Бонапарта, австрийцев, войну. Руска один оставался бодрым, легким, воодушевленным. Взгляд лейтенанта останавливался на нем с одобрением. Этот несчастный лейтенант погиб вскоре вместе с генералом Лагарпом во время ночной тревоги в Кодоньо, вызванной набегом неприятельской кавалерии. Руска сам вырыл ему могилу в саду среди персиковых деревьев, похожих на маленькие деревца свободы.
В день Лоди[7] Франческо Руска был в составе штурмующей колонны, которая ворвалась в город. В узких, кривых улицах городка французы и австрийцы стреляли друг в друга в упор, дрались штыками, прикладами. Остатки неприятельского полка разбрелись, пробуя укрыться в домах. Франческо издалека увидел австрийского знаменосца, который поспешно сорвал знамя с древка и стал грузно перелезать через стену монастыря. Кинув прочь ружье и вытащив свой старый нож пастуха и сына разбойника, Франческо бросился за ним. Там, на стене, на которой одно мгновение они оба сидели верхом, лицом друг к другу, Франческо ударил австрийца ножом в горло и выхватил у него из рук черное и желтое знамя с императорским орлом, залитое горячей кровью. Затем он соскочил вниз, повязал окровавленную ткань вокруг талии и побежал к берегу Адды.
Первый эпизод боя при Лоди окончился. На берегу реки генералы и сам Бонапарт собирали знаменитую «адскую» колонну, которая должна была перейти широкий и низкий мост без перил в виду выстроившейся на противоположном берегу, как для парада, австрийской армии. Адъютант Ожеро[8], полковник Монфанон, заметил в группе солдат молодого черноволосого конскрипта, без шапки и без ружья, испачканного кровью и перевязанного черно-желтым знаменем. Он подозвал его и, приказав ему следовать за собой, подвел к группе генералов.
— Гражданин генерал, — сказал он громко, — вот первое знамя твоей сегодняшней победы.
