И ужин получился на славу. А когда я опрокинул в чашку последнюю рюмку «мартеля» и с тоской поглядел на пустую теперь бутылку, мне вдруг пришло в голову, что было бы очень недурно увидеть ее вновь полной. «Нет, лучше две полных бутылки», — подумал я. Две бутылки как-то больше импонировали моему воображению. И, сделав стремительный скачок в мыслях, я вдруг впервые понял, что идея устройства, делающего что угодно из чего угодно, не обязательно должна воплощаться в форме гигантского многоцехового предприятия. мне вдруг увиделась почти карманная модель этого синтезатора, этой копировальной машины для умножения по мере надобности числа бутылок с «мартелем». Такая модель была бы вершиной кибернетической мысли.
— Слушай, Ленк, — сказал я, а не заняться ли мне кибернетикой?
— А почему не этой, как ее, неравновесной термодинамикой? — откликнулась Ленка. — Или, скажем, молекулярной генетикой.
— Потому что я хочу сделать машину, которая будет все копировать.
— Зачем? — не поняла Ленка.
— То есть как «зачем»?! Ты не понимаешь. Она ведь будет ВСЕ копировать. К примеру: берем бутылку (я взял бутылку), запихиваем ее в машину (я спрятал бутылку под стол) и на другом конце получаем точно такую же (я перехватил бутылку в другую руку и вытащил ее из-под стола).
— А первая бутылка? — спросила Ленка, внимательно следившая за моими манипуляциями.
— А первая остается как ни в чем не бывало.
— Значит, вторая получается из ничего.
— Зачем же, машина потребляет энергию…
— И все электростанции Советского Союза работают три года, чтобы сотворить одну бутылку «мартеля».
— Ну, Малышка, с тремя годами ты, пожалуй, махнула, но в принципе, безусловно, права — так нерентабельно. Однако ты не дослушала. Машина будет сама производить энергию, превращая в нее эквивалентную массу воды, воздуха, песка, навоза, если угодно.
Ленка смотрела на меня задумчиво и сочувственно.
— Виктор, ты это только что придумал?
— Не совсем. Но в общем да. А что?
— Ну, если б ты это давно придумал, ты бы уже успел три раза забыть свою гениальную идею. Это же чушь собачья.
— Не чушь, — обиделся я. — Первое начало термодинамики на месте? На месте. Принцип Лавуазье-Ломоносова и тот соблюдается.
— А второе?
— Что второе?
— Второе начало термодинамики.
— Этот жалкий законишка о неубывании энтропии? Да его попы и капиталисты придумали! Это же просто околонаучный припев к апокалипсису, термодинамический гимн концу света. Никогда я его не признавал и признавать не буду.
