— Слушай, — вспомнил вдруг Женька, — ты говорила про этого дикаря, которому я не смог бы объяснить, что такое деньги. Я вот что хотел спросить: что же, люди двадцатого века для вас теперь дикари?
— В каком-то смысле — да. Понимаешь, мы ушли от вас дальше, чем вы от дикарей. Это трудно понять, но это так. Не обижайся.
Мурашки пробежали по коже у Женьки. «Вот оно, настоящее объяснение сверхчеловеческих способностей Ли: четверо сапиенсов в мире гомо супер! Их посадят в клетку и будут изучать». Стало зябко. Он потянулся за рубашкой и надел ее. «Да нет, чушь, не может быть, не верю. Это обыкновенные люди, и у них все так же, и хорошее и плохое».
— А я не верю, — сказал Женька вслух. — Люди в ресторане — такие же, как мы. Они меня слушали, разинув рот.
— Ты не понимаешь, зайчик, это же Норд.
— Что значит «Норд»? — вспомнились рассуждения Цанева и Станского. — Это резервация для слабоумных?
— Не резервация, но что-то вроде. Понимаешь, здесь центр зеленых, поэтому…
— Черт возьми, но ты же не объяснила мне, кто такие зеленые!
Женька начал нервничать, вскочил, принялся почему-то одеваться. Ли все так же лежала на постели.
— Зеленые, — сказала она, — это те, кто выступает против сеймеров.
— Ура! — воскликнул Женька. — Теперь мне все понятно. А сеймеры — это то, против чего выступают зеленые. Ну, а если серьезно, Ли, что же такое сеймеры? Они же сибры. Я правильно запомнил?
— Правильно. Сеймеры… — Ли замялась. — Сеймеры — это все. Сеймеры — это основа жизни.
— Черт возьми! — снова взорвался Женька. — Но как же, в таком случае, можно против них выступать? Как можно выступать против основы жизни?
— Очень просто, — сказала Ли. — Жили же вы без сеймеров — и ничего. Так вот, зеленые считают, что надо и сейчас без них жить.
— Интересно, — произнес Женька. Он уже отчаялся понять, что такое сеймер (наверно, какой-то новый источник энергии), да и так ли это важно? — А можно без них жить на самом деле, без сеймеров?
— На самом деле — нельзя. Ну вот подумай, можно было в конце прошлого века жить без электричества? Теоретически, наверно, можно, а на самом деле — нельзя.
— Я понял! — объявил Женька.
— Молодец, — похвалила Ли.
И тут раздался стук в дверь.
Собственно это был не стук, а удар в дверь. Никто не спрашивал разрешения войти — они просто ворвались в номер. И за те короткие секунды, что прошли от первого услышанного Женькой громкого звука до появления зеленых в проеме двери, он успел подумать с горьким чувством обиды на самого себя о том, что так и не спросил у Ли о главном. Теперь, по мгновенной ассоциации с этим грубым вторжением, главные для Женьки вопросы — об отрубленных руках, о девушке в лифте, о каннибальском блюде — всплыли в мозгу во всей кошмарности их обнаженной сути, и нелепое, но вместе с тем страшное ощущение захлестнуло Женьку: поздно, теперь уже поздно, теперь он никогда не узнает ответов на свои вопросы. И это не было ожиданием смерти или страхом лишения свободы без права задавать вопросы — о такого рода последствиях Женька подумать не успел, — а была это именно обида, наивная, смешная, детская обида на то, что он не успел спросить у Ли обо всем, о чем хотелось, и теперь, как бы ни повернулись события, все будет уже не так, не так, не так…
