— Где он сейчас?
— Дома, — с готовностью ответил мастер.
— Откуда знаешь?
— Я проследил.
Отлично. Значит, он дома. Теперь лишь бы успеть подсунуть ему дичь покрупнее!.. Феликс мрачно улыбнулся и резко отвернулся от окна. Вот тут-то и упал с подоконника и разбился этот самый дурацкий горшок с этой самой дурацкой сиреневой плесенью, и его-то теперь, после ухода мастера, разглядывал следователь в своем кабинете.
Они любили друг друга, как молодые или как новобрачные. Силы, необходимые для такой любви, оба черпали из своего одиночества, неожиданно поладив — оба оказались одного поколения и почти одного возраста: женщину выдали непластифицированные ладони. Когда утихли первые порывы сближения, она спохватилась, вытащила и выбросила пластиковую трубку, и та прилипла к стене комнаты и теперь свешивалась, как перегоревшая лампочка. Лука ничего этого не видел. Он обливался сладким любовным потом, задыхаясь и шаря руками по полу, и ладони его рук не находили прохлады. Казалось Луке, что висел он в узком пространстве между сблизившимися потолком и полом, и этот полет длился вечно, всегда. Девки, которыми он обычно обходился, так любить не умели. В их опустошенные сердца проваливалось все, даже страсть. Поэтому любили не они, любил механизм, техника, запущенная однажды машина любви. Машина любить не умеет, она может только мять, крушить, терзать и губить, поэтому Лука никогда не удовлетворялся такой любовью, не понимал ее, не чувствовал, что именно его любят, а другого, возможно, никогда уже так любить не будут! В короткие мгновения, когда он успевал о чем-то думать, он думал о том, почему теперь так презирают баб? За что их ненавидят? “Это же фон, — думал он. — Земля, по которой мы все ходим, на которой происходит и сверкает все: слава, пошлость, гений, тщеславие, доброта, удача…”
— Ты устал? — спросила Ника.
— Нет, — ответил Лука, дотрагиваясь до ее виска: под пальцами билась тонкая нервная жилка. — У тебя грудь, как у девушки.
— Это парафин, — грустно призналась Ника. — Инъекция.
— Не делай больше этого, — попросил Лука.
— Я больше не буду, — пообещала Ника и потерлась виском о его плечо. Потом погладила ему лицо. Лука замычал.
— Что? — приподнялась она на локте.
— Губа, — признался он.
— Дай я посмотрю! — она залезла языком ему под верхнюю губу.
— М-м-м!.. Не здесь, нижняя. Нижняя разбита!
— Очень больно?
— Да как тебе сказать… Пожалуй, что нет.
Губа действительно больше не болела. Ничего больше не болело. Лука успокоился.
