— Вы поедете туда? — простодушно спросила она.
Лука не ответил. Ему нестерпимо захотелось выпить. Выпить и заглушить начавшееся раздражение, чтобы потом все было просто и обыкновенно. Он налил из бутылки в глоталку, закинул голову и судорожно дернул кадыком.
— Только не блюй! — попросила женщина.
Но он блеванул. Женщина поднялась, сходила на кухню и принесла мусорник.
— Я сам! — запротестовал Лука, однако убирать не стал, а прислонился к стене комнаты и закрыл глаза. Появились пальцы. Они то приближались, едва не касаясь его глаз, то удалялись и исчезали… Приближались и все никак не могли приблизиться. За пальцами стоял мир, стоял белый свет. Этому миру не был нужен Лука. Где-то посередине его стоял он над свежей своей блевотиной. Рядом с ним сидела с чужим письмом на коленях женщина, носившая старинный поддерживающий пояс с резинками и чулками. Она пришла, чтобы удовлетворить потребности Луки, потребности мира: его похоть. Основной закон стоял за женщиной. А перед ней был Лука, который должен был этим Основным законом воспользоваться. Женщина во имя еще оставшихся священными некоторых чувств должна была перед тем вставить в известное место известную пластиковую трубку, чтобы Лука не оскорбил ее своим присутствием. Она должна была сделать это вовремя и незаметно, чтобы, в свою очередь, не оскорбить Луку, за которым тоже стоял Основной закон. От Луки же требовалось одно — удовлетворить свои потребности. Это было и его право, и его обязанность: он должен был расстрелять весь свой энергетический запас, всю обойму накопившейся ненависти. Лука сунул руку за пазуху плаща и вытащил пистолет. Щелкнул курком, навел на женщину.
— Ты дрянь, — сказал он ей. — Ты дрянь главным образом потому, что ты не понимаешь, какая ты дрянь! — Щелкнул курок, ударив по капсюлю. Над пистолетом взвился тонкий синий дымок: пистолет дал осечку. Женщина сидела и продолжала улыбаться, как улыбалась до этих пор.
— Это такая игра? — спросила она. — Я люблю тебя. Ты даже не можешь себе представить, как я тебя люблю! Давай поиграем!
— Боже мой, какая пошлость! — ответил Лука, чувствуя, как гримаса ужаса перекашивает ему лицо. — Пошлость и дикость! — И закрылся от женщины рукой. Наступила тишина. Внизу за окном происходила обычная жизнь, оттуда, как отработанные газы, неслись ее звуки. Женщина встала. Одернула юбку и подошла к Луке. Задумчиво потрогала его короткие седые волосы на затылке, скользнула рукой за воротник плаща, коснулась спины. Другой рукой быстро вставила в известное место известную пластиковую трубку.
