Вместо свергнутого Бога появлялись другие. Помню, как над воротами домов на нашей линии прибивался странный знак ОСОВИАХИМа - с винтовкой, пропеллером, противогазом, напоминающий тотем каменного века.
Отец в тридцать третьем году перешел на работу на Картографическую фабрику Военно-морского флота, где проработал почти всю жизнь - более тридцати пяти лет: заведовал фабричной лабораторией, которую впервые сам же и организовал, был главным инженером, начальником производственного отдела. Имя его не раз упоминается в книгах, посвященных истории Военной Гидрографии и Картографической службы ВМС. Работу свою на фабрике он всегда совмещал с преподавательской деятельностью - читал лекции и вел практические занятия со студентами в Промакадемии и па вечернем отделении Ленинградского полиграфического техникума. Уже выйдя на пенсию, он руководил дипломными работами, принимал активное участие в конкурсных комиссиях и работе Ленинградского Общества научно-технических издательств, заместителем председателя которого был много лет.
Даже, дома и мать, и отец все время, как я сейчас вспоминаю, были заняты работой. Мать проверяла бесконечные ученические тетрадки, отец готовился к занятиям или штудировал какую-нибудь полиграфическую литературу, которая тогда в основном была на немецком языке. По вечерам, когда меня укладывали спать, обычно я видел, засыпая, отца или мать, склоненных над столиком при неярком свете настольной лампы. Это вселяло чувство покоя и уюта. Зато настоящими праздниками были те нечастые дни, когда отец, наконец, освобождался, и мы отправлялись с ним гулять. Основным местом наших гуляний была набережная Невы, куда няньки мои не слишком любили ходить, предпочитая ближние бульвары и садики. Здесь начинался другой мир. Под сырым балтийским ветром поскрипывали у причалов самые разные суда: от гигантских (как мне тогда казалось) пароходов до маленьких, густо дымивших буксиров, которые все почему-то носили имена героев Великой Французской революции - "Сен-Жюст", "Демулен", "Робеспьер". Веселые матросы курили на палубах. За круглыми маленькими окнами в медной оправе, светившимися в черном борту, проходила какая-то таинственная жизнь - уже не на земле, а в другой, хотя и близкой - не далее шага, но совершенно недоступной стихии. Это детское ощущение сладкой притягивающей тревоги и любопытства я вспомнил уже через много лет, когда впервые прочел строки Мандельштама: "Зимуют пароходы. На припеке // Зажглось каюты толстое стекло".
