Я как-то сразу завелась.
— Ты еще и кидаться будешь? — я подобрала кубик и запустила с обиды в Аглаю, он попал ей точно в лоб. Она некоторое время смотрела на меня, губы ее побелели от ярости, но затем она словно потеряла нить гневного внутреннего монолога. Лицо ее удивленно разгладилось, она посмотрела влево от себя потом вправо, окинула взглядом всю комнату, сфокусировалась на мне. Ошалело улыбнулась, но вдруг насторожилась. Она обернулась, увидела доктора и отползла от него подальше, даже забралась на кровать и стала тихонько поскуливать.
— Аглая, — позвала я, садясь рядом, но не прикасаясь к ней, — Ты слышишь меня? Если да, то хотя бы кивни.
Сквозь собственный писк, сжавшись в комочек она едва заметно мотнула головой.
— Тебе страшно?
В углу хмыкнул ван Чех. Аглая снова кивнула едва заметно.
— Что тебя пугает?
Ван Хутен истерично замотала головой и что-то замычала, потом резко бросилась к кубикам и собрала их. Хотя она и испытывала затруднения, но вскоре собрала картинку: Машенька в котомке у медведя.
— Не садись на пенек, не ешь пирожок, — тихо проговорила я.
Аглая смотрела на меня умоляюще, будто просила разгадать этот ребус, который она сама себе загадала и теперь не могла с ним справиться.
Я не понимала, как именно я должна разгадать его.
— Ты можешь сказать? — спросила я.
Аглая в ужасе закрыла рот руками и заверещала.
— Спокойно, успокойся, не можешь не надо, — быстро вставила я.
По щекам Аглаи пошли красные пятна, но она усилием воли подавила крик. Руки ее дрожали. Пальцем она указала мне на медведя.
— Медведь, — пытливо глядя на нее сказала я.
Аглая бешено замотала головой, мол Медведь, ты права, и указала на Машеньку.
— Машенька, в котомке, — чувствуя себя недоразвитой, сказала я.
Аглая печально покачала головой. И трясущейся рукой показала на себя, это было одно только мгновение, она тут же ударила себя по руке и сжалась в комочек, раскачиваясь и поскуливая.
Мне снова пришлось ее успокаивать. Я подсунула ей лист бумаги и карандаш.
— Можешь нарисовать?
Алгая жадно выхватила у меня из рук листок бумаги и в несколько росчерков нарисовала кастрированный мужской детородный орган. Она забралась на кровать и, обняв себя руками, продолжила раскачиваться.
— Что это… — обратилась я к Аглае, но она только запуганно смотрела на кубики.
Я посмотрела на ван Чеха, он как будто был не здесь, о чем-то размышлял глядя на картину. Обернувшись к Аглае обратно, я обнаружила, что она уснула, в той же позе, что и была. Я подошла, чтобы положить ее.
