- А из тебя, оказывается, получилась отменная кошка-мать, - сказал тот.
Ма даже не улыбнулась шутке. Глаза ее были широко раскрыты от испуга.
- Он не касался пола, Джеймс! - сдавленно произнесла она. - Он не сделал ни единого шага! Он... Просто парил!
Не сделал ни единого шага! Просто парил! Вот это да! На секунду я задумался, но, действительно, звуков шагов парня не припомнил. Мои глаза встретились с глазами отца. Отец неожиданно сказал:
- Раз уж парнишка живет с нами, то надо дать ему имя.
- Тимоти, - немедленно вырвалось у меня.
- Почему именно Тимоти? - поинтересовался отец.
- Потому что так его зовут, - ответил я. - Тимоти.
* * *
Вскоре Тимоти стал есть с нами за столом, и мы подобрали ему кое-какую одежду. С вилкой и ножом он управлялся так лихо, будто его глаза все видели. Часто Мэри, показывая на него ложкой, что-то лепетала, но ее младенческая речь значила для Тимоти столько же, сколько высказывания взрослых - то есть ровным счетом ничего. Во время ежевечерних чтений за освещенным керосиновой лампой столом он неизменно сидел с нами, но совершенно отрешенно. Правда, перед молитвой он поднимал правую руку и прочерчивал в воздухе какой-то замысловатый знак.
Сам не знаю как, я внушил Тимоти, что при ходьбе следует наступать ногами на пол, и Ма больше не волновалась при виде его перемещений по дому, но зато пришел черед моим страхам. Каким-то образом я стал узнавать, когда Тимоти мучает жажда, и когда он хочет в туалет, и какая еда ему больше по вкусу, и какие места на его обожженном теле болят сильнее; и все это я понимал без единого его слова или жеста.
* * *
Дни шли своим чередом, слагаясь в недели. От зноя и недостатка влаги листья на фруктовых деревьях жухли и опадали, земля на полях превращалась в пыль, и ее разносил ветер. Подошло время родов. Как только у матери начались схватки, отец выпроводил меня с Тимоти и Мэри из дома. Мы втроем устроились под апельсиновым деревом в глубине сада.
Зная, что родители мои очень обеспокоены здоровьем младенца, который вот-вот появится на свет, я принялся беззвучно молиться. Когда все известные мне молитвы были прочитаны, я заговорил. Я рассказал Тимоти и о ферме, и о погибающем фруктовом саде, и о том, как, застав меня однажды ночью за тем, что я поливал из кружки особенно любимое мною апельсиновое деревце, отец разъяснил мне, что это деревцу не поможет, потому что корни его уходят глубоко под землю и влага туда не проникнет. Затем я рассказал Тимоти о пятерых умерших младенцах, которых родила мать, и о том, что Мэри родилась очень здоровой, но вся наша семья беспокоится о будущем ребенке. А затем... Затем... Затем у меня иссякли слова, и я просто сидел, изнывая от неопределенности и от зноя, и укачивал задремавшую у меня на коленях Мэри. Через некоторое время я вытер лицо рукавом и поднял голову.
