— Старшина. Не успел дослужиться.
Ох уж эта мне звездочка! Знала бы Ксения Филипповна…
— Сычову бы не дали. Давно ведь за ним грешки наблюдались. И главное — это… — Ксения Филипповна щелкнула себя по шее. — Ну и мотоцикл тебе сразу определили. Новый. И цвет видный.
— Участок большой, — как бы оправдывался я. — Служба у нас становится все оперативнее…
«Выходит, только проклятому бугаю цвет моего мотоцикла не понравился», — подумал я про себя.
Ксения Филипповна продолжала:
— Народ, он все подмечает. Самую малую крошечку. Потому как любые перемены на нем отражаются. Что ты ему ни говори, а он прежде всего дело видит. Человек каждый день ходит в магазин, каждый день хлеб ест, еще он одежду носит, в автобусе, поезде ездит… Всякую службу несет. И женится, родит себе подобных. Небось тянется туда, где лучше. Бежит с того места, где жмут его. И очень-очень много думает, прежде чем сделать что-либо… А как же иначе быть должно?
Я спросил ее, почему она не уезжает к детям. Ведь одной жить тоскливо.
Ксения Филипповна покачала головой:
— Нет, Дмитрий Александрович, не хочу я жить в городе. Асфальт не люблю. По мне самое лучшее — по земле ходить. Хоть и не разрешают врачи, а я люблю скинуть башмаки и босиком, босиком по двору шастать. Помню, девчонкой была, так без обувки до самых холодов бегала. По стерне. Колется, царапает, а мне все нипочем. Еще такие колючки есть — гарбузики. Ну прямо в наказание ребятишкам созданы. Напорешься, слезы из глаз, а через минуту забываешь, скачешь, як та коза. А то, что я будто одинокая, — совсем ерунда. Я здесь каждую бабу, каждого мужика знаю, их детей и детей их детей. Все как родня. Не то что в городе! Вон у дочери насмотрелась. С соседями стенка в стенку живут десять лет, каждый день видятся, а будто даже и не знакомы. «Здравствуй — до свидания» не скажут. И считают, так как бы и надо…
Я слушал Ксению Филипповну, и перед глазами у меня стояла бабушка. Она тоже жила только для других. Ее ничто не могло сломить: ни старость, ни недуги. Потому что бабушка ничего так не ценила, как людей.
Как я жалел, что ее уже нет. Она ушла из жизни не в страшные годы разрухи, голода, под немцами, а тогда, когда было тихо и спокойно в мире. Дома все спали. Ей словно захотелось открыть дверь и выйти посмотреть на безмятежную ночь, полную звезд. Ушла и не вернулась…
Про Чаву и Ларису Ксения Филипповна так ничего и не сказала. А я почти был уверен, что разговор с Арефой шел именно о них.
