– Ты мне лучше скажи, как к Лизе идти? Ведь она еще не знает... Как я к Лизе пойду, а?.. Что Лизе скажу...
* * *
На крыльце стояла Люся – нарядная, причесанная, торжественная. В седой комсомольской стрижке сидел на затылке гребешок. Казалось, ради такого дня она даже чуть распрямилась.
– Саша, угощайся, – сказала она сурово и протянула мне пачку «BT», ту самую, Гришину. Я взял из пачки сигарету, и мы закурили.
– Вот так, Саша, вот так... Хороним Григория... – с таким же суровым достоинством продолжала она. – Эх, Гриша, Гриша, молодой ты, красивый, – чего не жить?
Наверное, так надо, наверное, так принято у людей, чтоб и смерть обсудить толково, спокойно, с достоинством. Поговорить надо степенно, постичь все это... Но я не мог говорить, я пробормотал что-то и поднялся в актовый зал, где лежал Григорий. В дверях столкнулся с Сережей и Ядгаром. Видно было по повязкам, что их сменили у гроба.
– Иди, – сказал: Сергей, – там Галя с дочкой. Поговори, успокой, ты же ее хорошо знаешь.
– А Лиза? – спросил я, – что Лиза?
– Лизу увели, – сказал Ядгар, – неудобно, понимаешь... Стоит законная жена, понимаешь, дочка... А тут Лиза кричит...
Появился Гена Рыбник, встрял между нами и сказал убежденно:
– Жизнь человеческая – комедия...
Я отвернулся, чтобы не видеть его, и вошел в зал. Григорий лежал на столе, и в зале пахло свежеструганным деревом. Лицо у него было бледным и утомленным, Казалось, Григорий сейчас вздохнет и буркнет сквозь сон: «Дайте поспать, хрычи, тяжелое было дежурство...»
И Галя была такая же бледная, исплаканная, разве что стояла с открытыми глазами. За руку ее цеплялась Аленка.
Мы обнялись, Галя заплакала горько и сказала:
– Саша, прошу тебя, уведи куда-нибудь ребенка. С тобой она пойдет.
Я поднял Аленку на руки, обнял ее покрепче и быстро вышел из зала. Мы спустились во двор, обошли гаражи и на заднем дворе, где росли два старых платана, я опустил Аленку на землю и присел рядом с ней на корточки.
– Смотри, Елена Григорьевна, – сказал я ей, – видишь, это осень, видишь, листья падают.
– А почему падают? – спросила она.
– Они прожили целое лето, а теперь умирают. Но весной они появятся снова. И так будет каждый год.
– Всегда-всегда? – спросила она, доверчиво глядя на меня глазами Григория.
– Всегда-всегда, – твердо ответил я...
* * *
...Мы несли Григория под голубым, глубоким, голубиным небом, долго несли Григория, медленно, целых три квартала. Потом расселись по машинам, по автобусам и поехали на кладбище – хоронить.
