— Ваше благородие, — произносит проситель, — нельзя ли, чтобы мне вместо бушлата выдали сукном?
Начальник — несчастное существо, живущий среди этой боли, крови и грязи, спасающийся от полного сумасшествия лишь регулярным пьянством, презрительно-скучно тянет:
— Это тебе еще для чего?
Молодой человек молчит. Ему, видимо, неудобно рассказывать о причине своей просьбы. Наконец, набравшись решимости и, вероятно, верный привычке говорить лишь правду, он произносит:
— Это для моего товарища. Свой у него износился. А мне выдадут готовый — на товарища бу— дет велик.
Начальник смотрит на просителя как на дурачка:
— Ты сам-то весь драный, а просишь за кого-то… Ничего не получишь! Кстати, как твоя фамилия?
— Тальма. Я писарь в больнице. Начальник с издевкой смеется:
— Тебе далеко и ходить не надо! Скажи, пусть тебе укол фельдшер сделает. Может, в твоей голове просветлеет.
Проситель, опустив голову, уходит. Дорошевич поинтересовался:
— Это какой Тальма? Тот, который обвинялся в двойном убийстве?
— Да, наверное! Я его дело не смотрел, а в газетах что-то читал, писали когда-то…
На другой день Дорошевич встретил Александра на пристани, когда он разговаривал с капитаном парохода «Ярославль». Тальма говорил капитану:
— Я к вам с просьбой. Из Петербурга мне прислали ящик прекрасного коллекционного вина. Мне его, по моему положению, взять нельзя. Будьте добры, скажите ресторатору, пусть он вино возьмет себе. В подарок. Вот накладная.
— Удивительная посылка! — произнес капитан, когда Тальма отошел. — Ее могут прислать
люди, не имеющие никакого понятия о каторге. А этот Тальма — очень странный. Он никогда ничего не просит для себя, все только для других.
Позже журналист познакомился с этим «странным» человеком. Когда он стал утешать каторжанина, говорить, что его дело, возможно, пересмотрят, Тальма махнул рукой:
— Никому никто не нужен! Я уже смирился с тем, что навсегда погиб.
В. Дорошевич писал: «Интересная черта, что, когда он говорил о своем деле, он не жаловался ни на страдания, ни на лишения. Не жаловался на загубленную жизнь, но всегда приходил в величайшее волнение, говоря, что его лишили чести.
Связь с прошлым — как святыня, у него хранятся те газеты, в которых несколько журналистов стояли за его невиновность…»
И свою заметку он закончил: «…Впечатление, которое осталось у меня от Тальма, это то, что я видел очень доброго человека».
