– Сколько людей было тогда уничтожено?
– Мужчин – полторы тысячи.
– А женщин?
– Точно не знаю, а раз так, то и и не буду говорить.
– Откуда вам известно, что было убито именно полторы тысячи мужчин? – задал вопрос защитник Никола Джонович. – Это вы лично подсчитали?
– Нет. Так написано в газетах.
– В каких газетах?
– Ну, я вчера читал в газетах об этом.
– Пригласите свидетеля Лепосаву Прокич, – сказал судья. – Обвиняемый, вы хотите что-то сказать? Я вижу, вы подняли руку.
– Я… Да, я хотел… но теперь, кажется, не хочу.
– Почему?
– Даже царапина, нанесенная невинному и безоружному человеку, не может быть оправдана, поэтому мне так тяжело, мучительно слушать все это.
– Значит, вы раскаиваетесь? Вам стыдно? – с живостью подхватил прокурор.
– Нет, ни то и ни другое. Много из того, что я слышу, преувеличено или вообще вымышлено, хотя факт остается фактом – во время войны не бывает такой армии, которая не совершила бы хоть какое-то зло. Что касается меня, то лично я никогда не отдавал приказа убивать, мучить или грабить мирное население или пленных. Таких приказов нет и в том военном архиве, который вы захватили вместе со мной. Однако в моем архиве были попавшие мне в руки тысячи приказов партизанских командиров, где говорилось о том, чтобы расстреливать, резать, бросать живьем в ямы, грабить…
– Вы лжете! – вскочил со стула Минич и даже сделал шаг в сторону обвиняемого. Весь зал был на ногах, все кипело он свиста, рева и брани. Судье Джорджевичу потребовалось больше пяти минут, чтобы утихомирить разгневанную публику. Все расселись по местам и замолчали лишь после того, как судья пригрозил очистить зал.
– С Дражей что-то происходит, – прошептал Иоксимович своему коллеге Джоновичу, пока судья спрашивал у свидетельницы ее личные данные. – Он, кажется, приходит в себя.
– Откуда вы, товарищ Лепосава? – спросил судья.
– Из села Дубля в Мачве. Вот хорошо, хоть я сейчас расскажу все. Бородачи у меня сто раз требовали по десять тысяч динаров, – рассказывала она задыхаясь. – Они мне говорили так: «Тащи деньги или мы тебя, толстуху, на куски порежем и сварим из тебя мыло».
– Они именно так вам грозили? – спросил Иоксимович.
– Именно так, вот вам крест, – перекрестилась она. – Да этим свиньям, которые никогда не мылись и одежды своей не стирали, мыло и не нужно было, им кровь была нужна. А мы сейчас хотим, чтобы их судили, чтобы эти гады…
Генерал закрыл уши ладонями. Он не хотел всего этого слышать. Мысли его были мучительными, его охватило омерзение. «Сербия, Сербия, я тебя плохо знал! Сколько здесь скотов! Крестится и тут же лжет. Выучила все наизусть, как стишок… Немного попугали ее, немного ей заплатили, многих можно купить, и они становятся такими, что хуже не придумаешь. Я знаю, что по природе люди слабы и склонны к падению, но такое… да это женщина несравненно хуже и Минича, и Крцуна, всех их вместе взятых. А сколько таких по всей Сербии, сколько такого в самих нас?! Сегодня коммунизм, вчера турки… Из какого же мы материала и что изнутри нас разъедает и разрушает? Я никогда бы не смог поверить в такое человеческое падение. Милош,
