— Это точно! — поддержал друга Афанасий, тоже раздирая рот в зевоте.
Что думал «сумлеваюсь», так и осталось неизвестным, поскольку Игнат Логинов уже вовсю выводил носом рулады, свернувшись калачиком на охапке лапника.
— Не могу я рисковать, — повторил странник. — Так что не обессудьте, мужики, — подсыпал я вам сонного зелья в похлебку…
— Ах, ты, аспид!.. — попытался вскочить на ноги Афанасий, но скованное неодолимым сном тело не слушалось, веки будто налились свинцом, слова, не родившись, примерзали к гортани…
Тимофей уже спал, неловко привалившись боком к сосне. Кузнецов попытался дотянуться до дубины, подобранной еще пару дней назад, чтобы не шагать по лесу совсем уж безоружным, но пальцы лишь безвольно скользнули по ней, и он провалился в черный омут сна без сновидений.
Ему казалось, что он только прикрыл глаза, но распахнул их уже не под сенью раскидистой лиственницы, а в незнакомом доме, лежа на неком подобии кровати, застеленной настоящим одеялом.
«Сукно, — пощупал украдкой хозяйственный мужик, давно такого богатства не видевший. — Богато-о!»
У распахнутых дверей стоял, опираясь на косяк плечом, казак в синих шароварах с широкими лампасами и гимнастерке, заправленной под ремень с пристегнутой сбоку шашкой в ножнах, на голове красовалась лихо заломленная набекрень фуражка над пышным соломенным чубом. Завидев, что спящий распахнул глаза, караульный сменил позу, и луч солнца ясно высветил у него на плече урядничий погон.
«Белые!.. — обмер бывший красноармеец, спросонья позабыв, что Гражданская война окончилась десять лет назад, но тут же одумался. — Белые? Откуда?..»
— Куда ты, сучий потрох, нас привел, а?.. — ничего не соображая со сна, дернулся Афанасий к «только что» сидевшему напротив проводнику и, естественно, никого не увидел. Равно как и кострища, которого, конечно же, не могло быть под крышей жилого дома. Жилого не жилого, а печь в нем имелась — русская, беленая… Зачем же здесь костер?
Движением своим Кузнецов разбудил Тимофея, грузно, будто медведь заворочавшегося было, попытавшегося натянуть повыше одеяло и рывком севшего на кровати, хлопая ничего не понимающими глазами. Продолжал дрыхнуть лишь «сумлеваюсь я», которому всегда море было по колено. Хоть трубы ангельские трубите — спать будет, как сурок.
— Что, оклемались? — ухмыльнулся «беляк», отклеиваясь от косяка. — Пожалте на волю, дорогие гости… И засоню вашего поднимите, а то рыком своим храповицким коней пугает…
