, а в древнеанглийском для них существовало даже специальное слово, ведь дядя и племянник обычно сражались бок о бок.
Он говорил, а пропеллер на его тюбетейке все еще вращался.
— Поли, малыш, неужели ты не понимаешь, что я учу тебя сражаться и жить? — сказал дядя.
Он пристально смотрел на меня; пропеллер почти остановился. От страха я не мог вымолвить ни слова.
— Какие у тебя планы?
— Я вступил в Корпус мира[20]. Еду в Африку. В Ньясаленд[21].
— Столица — Зомба.
Он утвердительно кивнул, словно поздравляя себя с точным ответом, и вновь запустил пропеллер.
Потом подошел к книжной полке, пошарил по ней и в одну минуту нашел то, что искал: объемистую биографию под названием «Рембо». Открыл ее и под вращающимся на тюбетейке пропеллером прочитал: «Я вынужден водить с ними дурацкие разговоры, есть их отвратительное варево, терпеть тысячу и одну докуку из-за их лени, вероломства и глупости. Но и это не самое худшее. Хуже всего страх, что при этой оторванности от мира, лишившись какого бы то пи было интеллектуального общения, и сам превратишься в придурка».
Слушая дядю, я не мог оторвать глаз от пропеллера на тюбетейке и не нашелся, что сказать.
— Я тебя задерживаю? — сухо и холодно спросил он.
Ужасно, если он становится вашим врагом, говаривали многие, но куда хуже, если другом.
Мы видели его все реже и реже. Он перестал звонить. Не звал никого из родных, даже когда ему нужно было переставить лестницу или толкнуть машину. Зато до нас стали доходить разные истории про дядю. Стоило произнести его имя, и кто-нибудь тихо, но обиженно говорил: «Я на днях получил от Хэла письмо». При этом воспоминании говорящий бледнел, лицо его вытягивалось. Слушать дальше уже никому не хотелось.
Или же кто-нибудь сообщал, что дядя Хэл тяжело заболел и месяц пролежал в больнице. Нам всем становилось стыдно, что мы об этом не знали. Но потом начинали ползти разные слухи: будто дядя требовал, чтобы ему разрешили делать рентген в шапке с помпоном; будто он обвинил известного хирурга в том, что тот украл у него старинные карманные часы; будто в больницу пришел астрономический счет за его многочисленные звонки в Лондон — тот, что в Англии; будто он умолял сиделку выйти за него замуж, но, узнав, что она недавно развелась с мужем, сразу раздумал на ней жениться, проронив лишь: «Товарец-то порченый». Когда его выписали, обнаружилось, что из палаты пропали телефонный аппарат, кресло и галлонная банка аспирина («Для больниц… и т. п.»).
