Надо сказать — М-кртчан прекрасно знал, кто был куратором многострадального колхоза, но до ухода Элеоноры ему и на это тоже было абсолютно наплевать: наивно полагал — перебесится баба, да успокоится. Но вот так, нагло и открыто… Гордость прокурора была ущемлена не на шутку.
То ли шестерёнки у бюрократического аппарата закрутились с бешеной скоростью, то ли их, этих передаточных шестерней стало гораздо меньше, но — прокурор ещё не допил рюмочку коньяку, как раздался жизнерадостный звонок:
— На проводе.
— «Капитан Н-штейн докладывает», — голос капитана показался тоже весьма жизнерадостным, почему-то это тревожило, — «ревизор райкома товарищ Токарчук курирует колхоз»!..
— Спасибо, тебе огромное, дАрагой! Утром зайдёшь: вскрылись новые обстоятельства. — Прокурор на всякий случай решил припугнуть следователя НКВД (всякое в жизни бывает): — Да, кстати, ты не знаешь, кто это эпохальную книгу современности «Конституция РСФСР» в вещдоки по уголовному делу записал?
— «Э-э… ы-ы»… — замялся Н-штейн, жизнеутверждающие интонации исчезли, прокурору стало как-то покойнее.
— Не знаешь?.. Ладно, пока это несущественно… Ты возьми себе на заметку, как-нибудь напомнишь.
— «Э-э»…
— Хорошо, спокойной ночи.
Вконец измотанный прокурор забылся в сладком сне.
Всё-таки история донесла до наших дней смутные отголоски этих грёз. Ему снилась совершенно безобидная и хозяйственная доярка Матрёна: под бодрящие звуки джаз-банды Леонида Утёсова, она, красиво пританцовывая фокстрот, шла к нему из кухни в распахнутом халатике и с миской необыкновенно крупных ягод чёрной смородины в руках: «Всё будет, учугей, мой пегий жеребец!..».
Ласковые лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь раскрытые настежь окна, играли весёлыми бликами на перламутровых пуговицах и сногсшибательном пупке, лёгкий шаловливый сквознячок трепал её распущенные волосы.
Прокурор простёр к ней руки: «Мы вместе будем строить наше светлое будущее — ты, и я, да только ты и я, да мы-ы с тобо-ой!». Матрёна играючись прижала свой тугой пупок к его колючим небритым устам, и повторила: «Ах, ты мой пегий жеребец!»… Засмущавшийся М-кртчан взял с рядом стоящей тумбочки круглую печать городской прокуратуры, дыхнул на неё, и нежно поставил синий оттиск рядом с пупком: «Ты моя навеки»!
«Се-ердце, тебе не хочется поко-оя!» — скрипел патефон модным голосом Утёсова…
* * *
Ещё раз внимательно прочитав документ, прокурор дыхнул на печать и аккуратно прижал к листу. Встал из-за стола, открыл створки окна, — помещение тут же наполнилось свежим ядрёным воздухом.
